После обеда выхожу прогуляться по набережной. Стоит небольшая кучка женщин и детей. Все те же знакомые лица, что в прошлый раз вместе с нами провожали «Росомаху». Воспаленные глаза устремлены в светлую даль. Все ждут, ждут дорогих сердцу людей. И часто сморкаются в белые платочки.
А водная равнина — вся в голубом шелке, в золотом блеске. Соперничает своим нарядом с лучистым небом.
Мне хочется крикнуть морю:
— Не будь подлым! Скажи этим женщинам, чтобы шли домой.
И мне кажется, что по водной глади не солнце рассыпало свои искры. Нет! То горят слезы погибших моряков.
Мальчик в матросском костюме, сын командира, семилетний Ракитников, обращается к стройной и красивой шатенке:
— Мама! Смотри — судно плывет. Это ведь папа возвращается, не правда ли?
Показывает ручонкой в лучезарную даль, туда, где из-за горизонта вырисовывается силуэт дозорного миноносца.
— Да, да, милый, это… это, наверное, папа…
Мать давится слезами, жмется, точно тесно ей в туго затянутом черном платье.
Мальчик захлопал в ладоши, восторгается:
— Вот хорошо! Папа опять будет рассказывать мне о своих приключениях…
Мать не выдерживает, и стоном прорываются муки ее оглушенного сердца:
— Боже мой! Боже мой!..
Я смотрю на нее и думаю: неужели она, эта рыдающая теперь женщина, является косвенной виновницей гибели «Росомахи»?
Отхожу в сторону.
Я знаю, что еще долго эти люди будут приходить на берег, будут много-много раз смотреть на море и ждать от него ответа. Ничего им не скажет море. Будет ласково сиять или мрачно бурлить, но правды от него не узнают, где могила их близких. Только буря знает об этом, только она одна будет петь над ними свои погребальные песни.
В носовом отделении «Мурены» никого нет, кроме меня. Зачем я пришел сюда? Не знаю. Последние события вывихнули мою душу, и я нигде не найду себе места. Сижу один на рундуках. По верхней палубе прохаживается часовой, и под звуки его шагов я путаюсь в своих безотрадных мыслях, как в лесных трущобах…
Что за нелепость творится на земле? Народы разделились на два враждебных лагеря. Бьют и режут друг друга, занимаются грабежом, превращают в развалины города и села, топчут поля, уничтожают богатства, созданные с таким трудом. И этот мировой разбой не только оправдывается, но всячески поощряется человеческими законами. Мало того, в это кровавое преступление притягивают и самого бога. И та, и другая из воюющих сторон обращается к нему с молитвами, с просьбой о помощи. Стараются: задобрить его — жгут перед ним свечи, курят фимиамом, жертвуют деньгами, льстят словами, рабски бьют челом. Чем такой бог отличается от бессовестного чиновника, промышляющего взятками? Кто больше даст, за того он и будет стоять. А если творец жизни — иной, то почему он не возмутится против такой извращенности людей? Почему он не зарычит всеми громами, чтобы от страшного гнева его содрогнулась вся земля?
