- Если я здоров,- отвечает Смуров,- то меня завтра же расстреляют, кто-то в лагере листовки разбросал, а кроме меня, там никого не было.
Сказал, а те, кто в кабинете, будто не слышали ничего, один врач в бумагу смотрит, другой - в окно, сестра какие-то инструменты протирает. Молчали-молчали, потом врач, что постарше, говорит:
- Сестра, у него аппендицит, готовьте его к операции.
Не прошло и получаса, как у Смурова вырезали совершенно здоровый аппендикс.
С этого началось. За время лечения Смуров связался с норвежскими коммунистами, и мы стали получать сводки Совинформбюро и регулярно распространяли их в лагере. Да и кое-какие диверсии делали. Наждак сыпали в электромоторы, спускали рассол с чанов, чтобы рыба провоняла.
Время тогда тянулось мучительно. А в длинные зимние ночи - вы представляете, как они бесконечно длинны там, за полярным кругом,- мы подолгу говорили со Смуровым о Памире, о капище. И вот наши разговоры оказались подслушанными, да и пайцзу увидели посторонние глаза.
В нашем лагере был один человек. Жалкая, а с другой стороны, страшная фигура. Он был молод. Но судьба с детства обошлась с ним достаточно жестоко. Как это случилось, я не знаю, но с малолетства он попал в воровскую шайку, а когда кто-то из шайки попался, подозрение пало на него. Его били, били долго и безжалостно, в результате он оказался хромым и вдобавок с темным пятном доносчика. Поэтому и здесь, в лагере, он оказался страшно одиноким. Я знал, что он тяготился этим одиночеством, но все его боялись. Да кроме того, он был близок со старостой нашего барака, рыжей тупой мордой, пользовавшейся доверием немцев.
Вот он-то однажды заглянул через мое плечо и увидел пайцзу. А пайцза Смурова была особенная - на ней было две дыры. Еще хуже было то, что как раз тогда Смуров говорил, что сокровище, которое мы там найдем, не имеет цены.
Через полчаса за ним пришли. Когда его брали, у него с вещами взяли том "Войны и мира", где между строк кое-что было написано, что могло выдать нашу маленькую подпольную организацию.
Ждать было нельзя, и этой январской ночью сорок пятого года мы захватили один из рыболовецких катеров и ушли в море. Нам повезло: всю ночь стоял туман, и мы ушли достаточно далеко к тому времени, когда стало светло. Мы спаслись, но до сих пор у меня в глазах стоит бледное, и в то же время спокойное лицо Смурова, когда он, пользуясь минутной заминкой при выходе из барака, сказал мне, не шевеля губами: "Бежать всем кто может и немедленно" и когда я отрицательно мотнул головой, он пододвинулся ко мне лицом в упор и глядя в глаза сказал: "Приказываю!" Он был начальником подпольной группы.
