Несутся танки черепахами.
Орудует землечерпалка.
. . . . . . . . . .
Зияет яма в центре парка.
Кто посадил тебя, секвойя?
Кто слушал древо вековое?
Табличка в тигле сожжена.
Секвойи нет.
Но есть она!
В двенадцать ровно
ежесуточно
над небоскребами
светла
сияя кроной парашютовой
светя
прожектором ствола
торжественно озарена
секвойи нет
и есть она
вот так
салюты над Москвою
листвой
таинственной
висят
у каждого своя Секвойя
мы Садим Совесть Словно Сад
секвойя свет мой и товарищ
в какой бы я ни жил стране
среди авралов и аварий
среди оваций карнавальных
когда невыносимо мне
я опускаюсь как в бассейн
в твою серебряную сень
твоих бесед — не перевесть…
Секвойи — нет?
Секвойя — есть!
1962
Грузинский березы
У речки-игруньи
у горной лазури –
березы в Ингури
березы в
Ингури
как портики храма
колонками в ряд
прозрачно и прямо
березы стоят
как после разлуки
я в рощу вхожу
раскидываю
руки
и до ночи
лежу
сумерки сгущаются
надо мной
белы
качаются смещаются
прозрачные стволы
вот так светло и прямо
по трассе круговой
стоят
прожекторами
салюты
над Москвой
люблю их невесомость
их высочайший строй
проверяю совесть
белой чистотой
* * *
Я в Шушенском. В лесу слоняюсь.
Такая глушь в лесах моих!
Я думаю, что гениальность
Переселяется в других.
Уходят имена и числа.
Меняет гений свой покров.
Он — дух народа.
В этом смысле
Был Лениным — Андрей Рублев.
Как по архангелам келейным,
порхал огонь неукрощен.
И может, на секунду Лениным
Был Лермонтов и Пугачев.
Но вот в стране узкоколейной,
шугнув испуганную шваль,
В Ульянова вселился Ленин,
Так что пиджак трещал по швам!
Он диктовал его декреты.
Ульянов был его техредом.
Нацелен и лобаст, как линза,
он в гневный, фокус собирал,
Что думал зал. И афоризмом
Обрушивал на этот зал.
И часто от бессонных планов,
упав лицом на кулаки,
Устало говорил Ульянов:
«Мне трудно, Ленин. Помоги!»
Когда он хаживал с ружьишком,
он не был Лениным тогда,
А Ленин с профилем мужицким
Брал легендарно города!
Вносили тело в зал нетопленный,
а Он — в тулупы, лбы, глаза,
Ушел в нахмуренпые толпы,
Как партизан идет в леса.
Он строил, светел и двужилен,
страну в такие холода.
Не говорите: «Если б жил он!..»
Вот если б умер — что тогда?
Какая пепельная стужа
сковала б родину мою!
Моя замученная муза,
Что пела б в лагерном краю?
Как он страдал в часы тоски,
когда по траурным
трибунам –
По сердцу Ленина! –
тяжки,
Самодержавно и чугунно,
Стуча,
взбирались
сапоги!
В них струйкой липкой и опасной
Стекали красные лампасы…
И как ему сейчас торжественно
И как раскованно –
сиять,
Указывая
Щедрым
Жестом
На потрясенных марсиан!
