Дни и годы[Из книги воспоминаний] | страница 49

Так в трудах, тревогах и заботах начиналась новая полоса нашей жизни. Нам светила звезда по имени Надежда.

Владимир Зазубрин любил называть журнал «Сибирские огни» костром на снегу. Свет от него, как от маяка, на всю Сибирь-матушку.

И со всех концов необъятного края спешили на огонек прозаики и поэты. Несли в охапках топливо. Кто что мог. Из лесов — дрова и щепки, из степей — кизяки.

Из Барнаула сразу же приехал Глеб Пушкарев, из Омска поспешил юный землепроходец Леонид Мартынов, за ним — Михаил Никитин и его жена Надежда Чертова. Из Красноярска на широких охотничьих лыжах, подбитых лосиным камусом, прикатил Михаил Ошаров. Из далекой глухомани прорвался к костру Николай Анов. Из Иркутска явилась целая дружина во главе с бывалым ссыльно-поселенцем Исааком Гольдбергом. С ним был и славный партизан Петр Петров, и пионерский затейник Иван Молчанов-Сибирский, и юный выходец из русско-бурятской среды Василий Непомнящих. Он принес лиственничные поленья, пахнущие, как и его стихи, лесной смолкой. С алтайских приисков пришагал длинноногий, молчаливый Максимилиан Кравков, чьи папки оказались переполненными золотыми самородками, которых ему хватит на несколько книг.

Было с кем познакомиться, даже подружиться возле зазубринского самовара. Но я сошелся первым делом с Васей Непомнящих. Нас свели вместе не только недавние крестьянские пути-дороги из деревни в город, но и нелегкая судьба: в Новосибирске мы оказались без крыши над головой. И все же мы жили надеждой не столько на счастливый поворот судьбы сколько на Литературный фонд. Этот заботливый дядя обещал со дня на день прислать нашему отделению пролетарско-колхозных писателей порожденные нэпом всемогущие червонцы, еще не успевшие отощать. И нам с Василием уже обещано:

— Будут червонцы — будут и квартиры. Потерпите, ребятки.

А чтобы не осаждали ежедневными, напоминаниями о своем тупике, нас отправили на поиски литературных дарований. На пароходе мы прибыли в пристанской городок, вольной россыпью деревянных домов сродни волостному селу. Одним боком городок прислонился к огромному синеватому камню. Вот он-то и дал ему имя — Камень-на-Оби. На запад от него расстилалась необъятная Кулундинская степь. Когда-то там колыхался серебристый ковыль да паслись табуны резвых куланов, похожих на жеребят. Русские и украинские переселенцы, распахивая степь, оттеснили куланов на юг, а название, данное кочевниками — Кулановая степь — сохранилось навсегда. В 1925 году по материалам Алтайского горного округа я написал очерк о последней дикой лошади, которую после многочасовой погони на сменных конях поймали первые засельщики, но приручить вольнолюбивую не сумели. Степь распахали, и на вековой целине стали собирать обильные урожаи белотурки, отменной пшеницы, ценнее которой мне не доводилось видать. Хлебопеки не знали лучшей муки, чем из того зерна. Белотурку продавали за границу. На макароны! В урожайные годы пароходы не успевали вывозить. В амбарах переполнились сусеки. Где хранить пшеничное золото? На помощь пришла фирма Хлебопродукт, прислала редкостного умельца. Тот возле самой пристани из сосновых бревен отгрохал громаднейший элеватор, каких не видывала Сибирь. И обошелся без единого гвоздя (их невозможно было достать), как обходились искусные поморские плотники при сооружении чудесных храмов в Кижах. Каменсккие патриоты с гордостью рассказывали: посмотрел умелец на законченный элеватор и сам удивился: