— Других спасал, а сам Себя не может спасти; если Он Царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него.
— Уповал на Бога; пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему. — засмеялся второй фарисей, — ведь Он Сам говорил: «Я Божий Сын».
Иоанне эти фарисеи показались знакомыми. Она вдруг вспомнила, что это именно те, что приходили смотреть на пророка Иоанна, который дал им гневную отповедь. Иоанна с негодованием посмотрела на учителей Израиля и презрительно отвернулась.
Мария Магдалина никого не замечала, ее взгляд был устремлен на распятого Христа. «О, если бы мне только позволили умереть вместо Учителя, с какою радостью я бы это сделала!» Подумав это, Мария невольно шагнула в сторону Голгофы. Она сама не замечала, как все ближе и ближе подходила к Голгофе, пока наконец в ее грудь не уперлось острие копья.
— Куда идешь, женщина? Не положено, назад, — угрожающе проговорил воин, преградивший ей дорогу.
Мария повернула умоляющий взгляд в сторону центуриона. Тот устало махнул рукой:
— Пусть идет.
Стражник пропустил Магдалину с ворчанием:
— В прошлый раз собралось таких человек десять и попытались снять с креста своего родственника. А нам отвечай за это.
Мария Магдалина подошла к Матери Иисусовой и Марии Клеоповой, стоявшим возле креста. В это время Христос поднял голову. Его замутненный страданием взор на время прояснился. Он смотрел на Свою Мать. Запекшиеся уста разомкнулись, и Иисус тихо проговорил:
— Жéно[49], теперь это сын Твой, — при этом Он указал глазами на Иоанна.
Продолжая смотреть на своего любимого ученика, Иисус промолвил:
— Это теперь Матерь твоя.
Магдалина видела, с каким трудом дается Учителю произнесение этих слов. Сказав их, Учитель тут же в бессилии опустил голову.
— Жажду! — вдруг воскликнул Иисус.
Один из воинов, тотчас прикрепив губку к копью, намочил ее в уксусном вине и поднес к Его губам.
Сглотнув каплю влаги, Иисус поднял свой взгляд к небу, громким голосом возгласил:
— Отче! В руки Твои предаю дух Мой.
Затем, посмотрев на стоящих у креста, проговорил:
— Свершилось, — при этих словах голова Иисуса безжизненно упала на грудь. Он умер.
Предвкушение наступающей Великой субботы вытесняло из памяти уличных зевак увиденное недавно кровавое зрелище. Жизнь города входила в свое привычное русло, которое, однако, вновь было прервано. Едва храмовые била возвестили наступление шестого часа, на Иерусалим среди бела дня стали спускаться сумерки от набежавших на солнце черных туч. Город с облегчением ожидал дождя. Но еще ни одна капля не упала на разогретые дневным зноем уличные мостовые, а сумерки все продолжали и продолжали сгущаться, смешиваясь с пряно-липкими запахами чеснока и других восточных приправ. Сумерки наползали на город, как зловещее предзнаменование беды. Первыми это почуяли животные. Тоскливо и протяжно завыли собаки. Приведенные на жертвенный двор храма овцы сбились в небольшую отару и испуганно шарахались из стороны в сторону. Тревожно замычали телята. От бессловесной твари тревога передалась и людям. Когда под ногами заколебалась земля, многих охватили такой страх и душевное смятение, что они прямо на улице пали ниц, вознося молитвы грозному Яхве о помиловании. Священники с ужасом наблюдали, как одна из каменных колонн Соломонова храма пошатнулась и огромная деревянная балка, на которой висела завеса, отделяющая Святую Святых, с хрустом надломилась и упала. Тяжелая виссонная ткань завесы с сухим треском лопнула от верхнего края до нижнего, открыв изумленному взгляду иудеев самое таинственное помещение храма — Святую Святых.
