«– Не хайли! А то я хоть и подбитая, а и на тебя кинусь! Что ж, что баба, у меня тоже в голове-то теперь не только об домашности дума. И сердце кипит. Дураки-то какие, ах! За войну с другими…»
Правда, самая речь у Вирки тут вычурная, деланная, неверная, но это уж автор виноват, а не она. Вирка же правду говорит, у ней теперь «не только об домашности думы», она все глубже, глубже вклинивается в борьбу, из нее, из Вирки, растет у нас на глазах и готовится настоящий борец – женщина беззаветная, мужественно-смелая, а в дальнейшем, верно, и вполне сознательная, передовая женщина нашей великой эпохи.
Дремали в Вирке богатые силы, пропадали без толку и так пропали бы вовсе, ежели не ударил бы гром революции. Он сорвал с нее путы, высвободил силу, пустил ее на простор.
И уже на второй план отходит Вирка-женщина, Вирка-жена и будущая мать, – перед нами вышла на поле брани женщина, могучая, непреклонная, недюжинная женщина-борец.
Как-то в разговоре Павел ей бросил:
«– Что ж, на печку забиться да закрыться юбкой твоей?
И Виринея ответила:
– А я бы тогда тебе сама мышьяк в пирог запекла. Коли взялся – выстаивай. Уж такое дело твое. Только так, сердцем я скучлива когда, дак опасаюсь за тебя».
Этими простыми словами обнажила себя Виринея как женщину-борца с пробужденным сознанием, готовую на все, верную во всем тому делу, которое признала своим.
Летели стремглав события.
Разгоралась, крепчала борьба.
Павел с отрядом – за пределами своей деревни. Виринея в деревне, готовит восстанье, бушует с оробевшими мужиками:
«– Ах вы, собаки! Мне ли, бабе, да еще какой – дурной бабе, учить вас али там корить? А вот приходится. Словами только блудили, а как до дела час дошел, дак слюни пускаете? Нельзя так, мужики! Нельзя, братцы вы мои, товарищи! Какая жизнь-то у вас, долго еще протянете? Кто говорил – стоять до последнего? До чего жидка в страхе душа у человека. Сволочи вы! Не хотите – не надо. Еще людей наберу. Мне не поверят, жизни своей поверят, что нельзя боле ждать».
Это уж настоящая работа, это уж подлинное революционное дело.
У Вирки родился ребеночек, но скоро вынуждена она оставить его, скрыться, чтоб не попасть в руки палачам.
Материнская любовь приводит ее темной ночью к избе, где любимое дитя.
А у избы засада. Вирку схватили. Вирка тут же, на месте, драматически кончает жизнь. И когда ее уж больше нет – вы особенно явственно начинаете чувствовать и понимать, что это ушла большая, сильная личность, что дремавшие и пробужденные в ней революцией силы и в десятой доле не нашли еще своего приложения, что вся она была в будущем. Вот почему так тяжело, когда погибает Виринея. Вот почему вспомнился мне геройский разведчик Пашка Сычев, у которого не были развернуты во всю ширь могучие силы, но силы эти были, и силы эти чувствовал, видел, понимал суровый, безошибочный командир полка.
