И всегда без средств, без защиты, без помощи.
Поистине гранитный характер, подобный горам его родины. Чем сильнее становились преследования и мучения – тем жарче горел огонь, закалявший неустрашимую душу.
Ни одного светлого, ни одного счастливого дня для себя лично; ни одного стона, ни жалобы, вынося на себе ненависть и адскую злобу людской тирании.
Глубокое уважение, нежную любовь вызывала к себе жизнь этого мрачного телом, светлого духом героя.
Был еще раз случай встретиться с ним, и он искал этого случая, но посредствующие помешали состояться этой встрече так, как я этого желала.
Мост, измученный физически до мозга костей, душевно исстрадавшийся, развенчанный кумир толпы неблагодарной, умер в месяцы нашей революции пятого года.
Его нельзя забыть, его не надо забывать.
В марте 1905 года я заехала в Лондон, чтобы еще раз повидаться со своими товарищами-друзьями.
Надо было спешить в Россию, где разгорались события, предвещавшие давно жданную революцию. Всегда нелегальная, я всегда была наготове встретить для себя наихудшее, и хотелось еще раз повидаться с теми, с кем связывало дорогое прошлое, полное веры и самоотверженности. Много и новых лиц, на достоинства которых смело можно было опереться, но старая гвардия формировалась в весенние дни, дни пробуждения русского общества, и на всю жизнь пропиталась ароматом чистой и нежной любви взаимной, взаимным пониманием и доверием.
Опять я приютилась в доме Чайковского, без устали работавшего и на семью свою и на партию, выполняя точно и успешно все ее поручения. С ним отправилась к Кропоткиным и все вместе к Серебряковым, где и состоялся наш семейный банкет. Говорили о российских событиях, так много обещавших. Петр Алексеевич очень хотел послать в Россию свою семнадцатилетнюю дочь Сашу, чтобы она узнала родину отца, чтобы была очевидицей усилий и борьбы, рождавших освобождение от ненавистного ига.
Он пытался взять в русском посольстве паспорт и разрешение въезда в Россию и получил отказ.
Маленький, интимный банкет не был оживленным.
Товарищи, очень давно оторванные от родины, ждали от меня определенного отношения к событиям и планов на ближайшее будущее, а я, как упряжной вол, знала всегда одно, а именно, что надо везти и непременно когда-нибудь довезешь до цели.
Уверенность в скором надвижении революции была безусловная, но когда оказывалось, что приходится еще ждать и ждать, я принимала неудачи как неизбежность и, ничуть не смущаясь, продолжала работу тем усерднее.
