Я ужаснулась, но и вполне поняла его. Все мы проводим кошмарные дни и ночи, и то, что переживалось в душе под ударами, постигшими нашу чудесную, прекраснейшую в истории человечества революцию, – не может быть превзойдено никакими мучениями.
Побеседовали мы, Софья Григорьевна угостила нас чаем, и, когда расстались, Кропоткины согласились с тем, что лучше мне к ним не заходить, а они еще наведаются, как только будет ясный солнечный день.
Несмотря на мое затворничество, ко мне приходило немало друзей, знакомых и вновь представляемых интересных лиц. Пришел ко мне и Артюр Булард, шеф Американского информационного бюро в Москве. Я с ним подружилась в мой первый приезд в Америку, потом переписывалась из ссылки; посетил он меня в Петрограде и теперь, узнав мой адрес от зятя Кропоткиных, служившего переводчиком в миссии, – захотел повидаться. От него я узнала, что американский посол м-р Фрэнсис в Москве, что ведет переговоры с большевиками, но что определенных взглядов и решений не высказывает. Мне показалось, что и сам Булард либо не имеет еще определенных отношений, к большевистскому воцарению в России, либо питает склонность считать его скорее благотворным для России, чем вредным. Во всяком случае, эта встреча навела меня на мысль изложить положение вещей в России в его настоящем виде и подать это изложение на рассмотрение м-ру Фрэнсису. Записка моя была готова, когда ко мне снова зашли Кропоткины, в квартиру С. А. Ивановой. Это было в марте или апреле 1918 года, когда московские распорядители переселили Петра Алексеевича уже на третью квартиру.
Он прослушал мое обращение к Фрэнсису и одобрил его. Тут же я сказала Петру Алексеевичу, что с нетерпением жду появления его листков.
– А я передумал. Вместо листков хочу издавать книгами. Можно гораздо глубже и цельнее изложить теорию федеративного начала в международном строительстве. И мои сотрудники с этим согласны.
– Долго ждать придется, а время горячее. В листках ты бы мог высказываться и по текущим вопросам о жизни в России.
– Это так, но тогда потеряет свою стройность изложение главной мысли; а ведь именно ее я хочу уяснить, запечатлеть в умах…
Какая мысль, почему такое исключительное значение придавал ей Петр Алексеевич, я так и не уразумела. Еще раз я видела, как далеко ушел от нашей суетной повседневной жизни мощный ум Кропоткина-анархиста и как тщетно вовлекать его мысли в сторону повседневной злобы. Он жил на много лет впереди.
