«Не далеко ли я захожу? – подумал господин Голядкин. – Не много ли будет; не слишком ли это обидчиво, – этот намек на хороший тон, например?.. Ну, да ничего! Нужно показать ему твердость характера. Впрочем, ему можно, для смягчения, этак, польстить и подмаслить в конце. А вот мы посмотрим».
«Но не стал бы я, милостивый государь мой, утомлять вас письмом моим, если бы не был твердо уверен, что благородство сердечных чувств и открытый, прямодушный характер ваш укажут вам самому средства поправить все упущения и восстановить все по-прежнему.
В полной надежде я смею оставаться уверенным, что вы не примете письма моего в обидную для вас сторону, а вместе с тем и не откажетесь объясниться нарочито по этому случаю письменно, через посредство моего человека.
В ожидании, честь имею пребыть,
милостивый государь,
покорнейшим вашим слугою
Я. Голядкиным».
– Ну, вот и все хорошо. Дело сделано; дошло и до письменного. Но кто ж виноват? Он сам виноват: сам доводит человека до необходимости требовать письменных документов. А я в своем праве…
Перечитав последний раз письмо, господин Голядкин сложил его, запечатал и позвал Петрушку. Петрушка явился, по обыкновению своему, с заспанными глазами и на что-то крайне сердитый.
– Ты, братец, вот, возьмешь это письмо… понимаешь?
Петрушка молчал.
– Возьмешь его и отнесешь в департамент; там отыщешь дежурного, губернского секретаря Вахрамеева. Вахрамеев сегодня дежурный. Понимаешь ты это?
– Понимаю.
– Понимаю! Не можешь сказать: понимаю-с. Спросишь чиновника Вахрамеева и скажешь ему, что, дескать, вот так и так, дескать, барин приказал вам кланяться и покорнейше попросить вас справиться в адресной нашего ведомства книге – где, дескать, живет титулярный советник Голядкин?
Петрушка промолчал и, как показалось господину Голядкину, улыбнулся.
– Ну, так вот ты, Петр, спросишь у них адрес и узнаешь, где, дескать, живет новопоступивший чиновник Голядкин?
– Слушаю.
– Спросишь адрес и отнесешь по этому адресу это письмо; понимаешь?
– Понимаю.
– Если там… вот куда ты письмо отнесешь, – тот господин, кому письмо это дашь, Голядкин-то… Чего смеешься, болван?
– Да чего мне смеяться-то? Что мне! Я ничего-с. Нечего нашему брату смеяться…
– Ну, так вот… если тот господин будет спрашивать, дескать, как же твой барин, как же он там; что, дескать, он того… ну, там, что-нибудь будет выспрашивать, – так ты молчи и отвечай, дескать, барин мой ничего, а просят, дескать, ответа от вас своеручного. Понимаешь?
