Насколько просветляющим может быть толкование на субъектной ступени в одном случае, настолько же никчемным оно может быть в другом случае, и именно тогда, когда жизненно важное отношение составляет содержание и причину конфликта. В этом случае фигуру сновидения, конечно же, нужно соотносить с реальным объектом. Критерий всякий раз возможно уяснить, исходя из сознательного материала, за исключением тех случаев, когда речь идет о переносе. Перенос очень легко вызывает обманные суждения, так что врач порою оказывается абсолютно необходимым в качестве deux ex machina или столь же неизбежным requisit действительности. Он и является таковым по отзыву пациента. Только раздумье врача о самом себе позволяет ему в подобных случаях решить, в какой степени именно он сам составляет реальную проблему для пациента. Как только объектная ступень толкования начинает становиться монотонной и безрезультатной, так сразу наступает момент, когда фигуру врача следует понимать как некий символ проецированных содержаний, — тех, что принадлежат пациенту. Если этого не сделать, то аналитику не останется ничего иного, кроме как обесценивать перенос (редуцируя его к инфантильному желанию и тем самым разрушая его) или же принимать перенос как нечто реальное и принести себя в жертву пациентам (даже вопреки их бессознательному противлению); при этом все участники окажутся обделенными, и врачу, как обычно, придется хуже всех. Если же удается поднять фигуру врача на субъектную ступень, тогда можно будет вновь вручить пациенту все перенесенные (проецированные) содержания вместе с их изначальной ценностью. Пример такого возврата проекций в ходе переноса имеется в моем сочинении "Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten"1.
1Что касается проекций при переносе см. Jung "Die Psychologie der Obertragung".
Мне представляется совершенно очевидным, что всякий, кто сам не является практикующим аналитиком, навряд ли найдет удовольствие в рассуждениях об "объектной" и "субъектной" ступенях. Тем не менее, чем глубже мы занимаемся проблемой сновидений, тем более должна приниматься в расчет техническая точка зрения по поводу практической процедуры лечения. В этом деле требуется то самое неумолимое понуждение, какое всегда оказывает на врача всякий тяжкий случай, потому что постоянно нужно размышлять и держать в голове, как бы усовершенствовать свои средства так, чтобы они могли помочь в тяжелых случаях. Этому мы обязаны трудностям повседневного лечения больных, трудностям, вынудившим нас прийти к воззрениям, которые отчасти потрясают самые основания нашего обыденного менталитета. Хотя субъективность имаго есть так называемая прописная истина, все же эта констатация выглядит несколько философически, что для некоторых ушей звучит неугодно. Это происходит так как раз из обсуждаемого ранее факта, а именно из наивной предпосылки, которая безоговорочно идентифицирует имаго с объектом. Всякое нарушение такой предпосылки действует раздражающе на подобный класс людей. По той же самой причине мысль о субъектной ступени вызывает у них антипатию, — ведь она нарушает наивную предпосылку об идентичности содержаний сознания с объектами. Наш менталитет характеризуется тем (как отчетливо продемонстрировали события военного времени1), что мы с бесстыдной наивностью судим о противнике и в суждении, которое мы высказываем о нем, мы предаем огласке наши собственные дефекты. Да, так оно и есть: противника просто упрекают в собственных, непризнанных ошибках. В другом видят все, критикуют и осуждают другого, другого хотят улучшить и воспитать. Вовсе нет необходимости приводить примеры для доказательства этих утверждений: наилучшие доказательства можно найти во всякой газете. Само собой разумеется, что то, что совершается в большом масштабе, происходит также в малом, в каждом отдельном человеке. Наш менталитет все еще очень примитивен, потому что он лишь в некоторых функциях и областях высвободился из изначальной мистической идентичности с объектом. У примитива при минимуме раздумий о себе — максимум отнесенности к объекту, что может оказывать даже прямое магическое принуждение. Вся примитивная магия и религия зиждутся на этих магических объект-отношениях, которые состоят не в чем ином, кроме как только в проекциях бессознательных содержаний на объект. Из этого начального состояния идентичности постепенно развивается раздумье о себе, вместе с которым рука об руку идет и различение субъекта объекта. Следствием этого различения было прозрение того, что некоторые ранее наивно причисленные объекту свойства в действительности суть субъективные содержания. Человек античности уже не верил, будто он является красным попугаем или братом крокодила, однако он был еще вплетен в магическую паутину. В этом отношении лишь Просвещение XVIII столетия сделало существенный шаг вперед. Между тем известно каждому, сколь далеки мы еще в нашем самораздумье от действительного знания о самих себе. Когда мы сердимся на кого-либо до беспамятства и до безрассудства, то ничто не в состоянии нас разубедить, что не стоит искать причину нашего гнева целиком и полностью вовне, в какой-либо рассердившей нас вещи или в человеке. Таким образом мы признаем за какой-то вещью власть, которая может привести нас в состояние гнева, а при известных обстоятельствах вызвать даже расстройства сна и пищеварения. Поэтому мы без страха и без удержу осуждаем предмет преткновения и тем самым посрамляем какой-то бессознательный кусочек в нас самих, — тот, который оказался проецированным на рассердивший нас объект.
