Дверь открылась, и вошёл митрополит. Посмотрел приязненно и сказал по-гречески:
— Здравствуй, дочь моя. Что же побудило тебя появиться в сих священных чертогах?
Евпраксия, потупившись, попросила:
— Разрешите, владыка, ручку облобызать?
— Лучше крест.
— О, благодарю... — И с немалым чувством приложилась губами к золотому массивному кресту, что висел на груди у первосвятителя.
— Значит, признаёшь символ христианства? — отозвался Никифор и устроился в деревянном кресле напротив. — Сядь и отвечай.
— Как иначе, отче?
— Говорили, что будто бы супруг твой, Генрих, в ереси замешан, от Креста отрёкся и тебя к этому склонял. Правда ли сие?
Глаз не смея поднять на митрополита и ломая от волнения пальцы, Ксюша подтвердила:
— Да, склонял, врать не стану. И хотя была предана мужу всей моей душой, отказалась. Что, в конце концов, и явилось причиной нашего разрыва.
— И теперь не желала б к нему вернуться? Если бы позвал?
Русская ответила:
— Он не позовёт. Генрих умер.
Грек проговорил грозно:
— Но ведь ты писала к нему? Через иудеев киевских?
Та похолодела. «Господи, он знает! — ужаснулась Опракса. — Донесли! Донесли! Неужели Лейба?» — и произнесла тихо:
— Проявила слабость... Что-то шевельнулось в груди, проблеск света и неясной надежды — после отречения императора... Он ведь сам отправлял мне письмо — много лет назад, в Штирию, и потом прислал даже порученца, чтобы убедить меня приехать назад. Уверял, будто бы покаялся и ересь свою заклеймил... Только я ему не поверила... А потом подумала... Ах, простите, ваше высокопреосвященство! — И она опустилась на колени. — Разрешите замолить все мои грехи. Мысль одну лелею — удалиться от мира суетного и принять постриг. Так благословите же, отче!
Иерарх молчал. Не сказав ни «да», ни «нет», снова задал вопрос:
— Отчего ты пришла ко мне, а не прямо к Янке? Думала, она не простит, а меня удастся разжалобить?
Евпраксия почувствовала себя уничтоженной. Маленькой нашкодившей девочкой перед ликом сурового учителя. И, как девочка, разрыдалась — горестно, беззвучно, — повторяя опухшими губами:
— Извините, отче... извините меня, пожалуйста...
Он сказал примирительно:
— Хватит, хватит, сядь. Дело не во мне и не в Янке. Ты готова ли сама к постригу? Походи в послушницах, а потом решай. Для чего спешить?
— Нет, хотела бы как можно скорее. Жить в миру не имею сил. Всё кругом постыло, мерзко и бессмысленно. Лишь служение Господу вижу для себя целью. Дабы вымолить у Спасителя прощение — и покойному императору, и себе, грешной.
