Внушать любовь для них беда, Пугать людей для них отрада. ...Они, суровым поведеньем Пугая робкую любовь, Ее привлечь умели вновь... ...Кокетка судит хладнокровно... ...говорит она: отложим - Любви мы цену тем умножим, Вернее в сети заведем...
Все эти дамы отвратительны своей неискренностью. А для Пушкина неестественность, лицемерие, фальшь - страшное зло! Гораздо позже, в 1833 году, в «Сказке о мертвой царевне» он снова воспоет простоту и естественность царевны, которая «живет без всякой славы, средь зеленыя дубравы у семи богатырей». И в жене своей Пушкин больше всего ценил ее «милый, простой тон». В том же 1833 году он писал ей: «Ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышней». Потому и защищает Пушкин Татьяну, что
...в милой простоте Она не ведает обмана И верит избранной мечте...
Она «любит без искусства», «доверчива», «от небес одарена воображением мятежным, умом и волею живой, и своенравной головой, и сердцем пламенным и нежным». Главное же для Пушкина - «милая простота» Татьяны. Те самые условности света, которые заставят Онегина выстрелить в Ленского, не имеют для Татьяны значения. Она полюбила - и знает, что полюбила навсегда; это дает ей право написать своему избраннику.
Еще предвижу затрудненья: Родной земли спасая честь, Я должен буду, без сомненья, Письмо Татьяны перевесть. Она по-русски плохо знала...
Эти строчки каждый раз заново удивляют. Как?! Татьяна - «русская душою», Татьяна с ее любовью к русским лесам, с ее няней, «выражалася с трудом на языке своем родном»? Как же она с няней разговаривала? С няней, конечно, по-русски - но, видимо, только с няней да с дворовыми. Читала Татьяна по-французски и по-ан- глийски, писать ей тоже было легче на чужом языке - так ее воспитали.
Татьяна написала и сложила письмо в строфе XXI, кончающейся вопросом: «Татьяна! для кого ж оно?» Целых десять строф отделяют этот вопрос от самого письма. Пушкин описывает лицемерных светских красавиц, сообщает о своей нелюбви к ученым женщинам; обращается к «певцу пиров и грусти томной», поэту Баратынскому, с «просьбой нескромной»: «чтоб на волшебные напевы переложил... страстной девы иноплеменные слова».
Пушкин сознательно нагнетает тот трепет ожидания, которым уже охвачен читатель. Что же написала
Татьяна Онегину? ЧТО и - КАК?! - если сам Пушкин не осмеливается «переложить» ее письмо «на волшебные напевы»?
И вот, наконец, строфа XXXI - одна из самых нежных, и страстных, и сильных строф романа:
