Татьяна совсем не знает Онегина: она видела его один только раз, да еще слышала неодобрительные разговоры «расчетливых соседей». Она знает лишь, что Евгений не такой, как все вокруг, - этого оказывается достаточно, чтобы заинтересоваться, а потом и полюбить. Но ведь надо же знать, кого любишь! А Татьяна не знает людей - за исключением соседей, она никого не видела, - мужчины знакомы ей только по романам, она и наделяет Онегина качествами литературных героев:
Любовник Юлии Вольмар, Малек-Адель и де Линар, И Вертер, мученик мятежный, И бесподобный Грандисон, Который нам наводит сон, - Все для мечтательницы нежной В единый образ облеклись, В одном Онегине слились.
Рассказывая о любви Ленского, Пушкин никак не позволял читателю отнестись к этой любви слишком серьезно: мы видели его легкую улыбку, чувствовали его недоверие к возвышенным страстям героя. Описывая любовь Татьяны, Пушкин один только раз позволяет себе улыбнуться: «бесподобный Грандисон, который нам наводит сон...» Но эта улыбка адресована не Татьяне, а Ричардсону - создателю нестерпимо скучного романа.
К любви Татьяны Пушкин относится всерьез и, более того, благоговейно. Почему же? Ведь на первый взгляд, это та же романтически-напыщенная, выдуманная страсть, что у Ленского: ведь Татьяна тоже
Вздыхает и, себе присвоя Чужой восторг, чужую грусть, В забвенье шепчет наизусть Письмо для милого героя...
(Разрядка моя. - Н. Д.)
Ведь Татьяна так же не знает и не понимает Онегина, как Ленский не знает и не понимает Ольги! И, казалось бы, Пушкин, рассказывая в строфах VIII-X о любви Татьяны, выбирает такие же возвышенные слова, как те, которыми говорил о Ленском: «очи», «жаркий одинокий сон», «волшебной силой», «уныние», «сладостный роман», «обольстительный обман», «плоды сердечной полноты»...
Слова такие же, а отношение автора к герою - иное. И это отношение, естественно, передается читателю. Если Ленский «сердцем милый был невежда», душа у него «безумная», блаженство «минутное», чувства «давно не
новые» - то Татьяну Пушкин называет «девой милой», «мечтательницей нежной».
Вот что пишет Белинский: «Здесь не книга родила страсть, но страсть все-таки не могла не проявиться немножко по книжному. Зачем было воображать Онегина Вольмаром, Малек-Аделем, де-Линаром и Вертером?.. Затем, что для Татьяны не существовал настоящий Онегин, которого она не могла ни понимать, ни знать; следовательно, ей необходимо было придать ему какое-нибудь значение, напрокат взятое из книги, а не из жизни, потому что жизни Татьяна тоже не могла ни понимать, ни знать. Зачем было ей воображать себя Кларисой, Юлией, Дельфиной? Затем, что она и саму себя так же мало понимала и знала, как и Онегина».
