[...] Дети мои целуют тебя и предвкушают, как вы с Индржихом[21] будете удивляться, когда они станут рассказывать вам обо всем увиденном. На днях они ходили на виноградник и так наелись винограда, что Дора пришла домой в расстегнутом платье: в Венгрии это можно! Сердечный привет от мужа всей вашей семье. Поцелуй папу, мамочку, Индржиха и, поскольку ты не можешь сама себя поцеловать, прими горячий поцелуй от твоей сестры
Божены.
4 июня 1855 г.
Мне, право, досадно было, что ты так долго не писал, но, зная твое непреодолимое отвращение к переписке (я могу назвать это еще и ленью), простила и даже не сержусь. Простим и мы, как нам прощает царь небесный! Не правда ли, я слишком снисходительна? Но таким путем я пытаюсь сохранить любовь знакомых и друзей. Ведь вы, мужчины, все с причудами. Странный вы народ!
Твое продолжительное молчание заставило меня думать, что мой рассказ не будет принят. Ничего, я напечатаю его здесь, может быть найду издателя. Поспишиль — отвратительный человек, с ним каши не сваришь, но, может быть, возьмется Бельман? Он уже вошел во вкус издания чешских книг, сейчас печатает словарь Шумавского и календарь, а с нового года будет выпускать журнал. Сказку «О голубе» послать не могу: автор думал, что вы уже ничего от него не хотите, и передал рукопись в другое место.
Получишь по почте «Бабушку», пока что два выпуска. Поспишиль боялся, что целиком книга будет слишком дорогой, и решил издать ее в четыре приема. Что ж, мне все равно, только вызывает досаду медлительность, с которой она выходит в свет. Хотелось бы знать, что ты скажешь об этой идиллии. Гинек уже указал мне[23] на некоторые ошибки, да и сама я их вижу, когда перечитываю повесть, но исправлять поздно. Может быть, будущие мои работы будут совершеннее, а эта первая получилась большая, и не всегда я писала ее с ясной головой. После кончины Гинека[24], когда на меня обрушились все тяготы жизни: болезнь, горе, нужда, разочарование в людях, которых я считала своими друзьями, когда все это навалилось на меня и омрачило мою мысль, я нашла в бумагах листок, на котором план «Бабушки» был набросан еще три года назад. Читаю все с большим и большим наслаждением, и, словно фата-моргана, начинает вырисовываться передо мною в мельчайших подробностях прелестная маленькая долинка, а в ней тихое семейство Прошеков с бабушкой во главе. Не могу даже выразить, как успокаивали и утешали меня воспоминания, переносившие из печальной действительности в отрадные дни молодости. С жаром принялась я за работу. Моя особенная симпатия к образу бабушки виной тому, что я меньше внимания уделила другим персонажам и обрисовала их не так, как следовало бы. Немало в «Бабушке» длиннот и других недостатков, но, как я уже сказала, в следующий раз выступлю с чем-нибудь получше.
