– Заберите этих негодяев и отведите их в тюрьму. Они быстро возьмутся за ум, а если не одумаются, – им придется работать на поле в цепях.
Мельком взглянув на беглецов, он прохрипел:
– Слышите, твари? – и снова принялся за вино.
Рабы вывели Феликса и мальчиков из комнаты.
– Нечего сказать, удружил я вам! – простонал Феликс.
– Что поделаешь, – сказал Бренн. – Кто мог думать, что он окажется такой подлой скотиной? Мы давно уж привыкли к твоему клейму и перестали обращать на него внимание. Мы так же виноваты, как ты!
– Но я-то должен был помнить! – покаянным тоном сказал Феликс. – Проклятие, да и только! Человек не видит собственного лица; вот я и забыл начисто о клейме. Почему вы не напомнили мне о нем?
Но мальчики были слишком подавлены, чтобы еще дольше объяснять, как и почему они забыли о клейме. Так вот чем кончились их скитания! Пройти через мытарства, через смертельные опасности – ради того, чтобы погибнуть под палящим солнцем Африки, в непосильном труде на бесчеловечного хозяина, в лапы которого они попали, желая спасти крестьян и рабов поместья.
– Как-нибудь выпутаемся, – сказал Бренн. Но в душе он на это не надеялся.
Их отвели в сырой подвал, скудно освещенный отдушинами, находившимися под самым потолком, и заковали в цепи. Это и был эргастул, куда заключали строптивых или провинившихся рабов. В течение дня раб-тюремщик дважды приносил узникам горячую похлебку; он выказывал свое сочувствие добродушными ужимками, – сказать им ласковое слово он боялся.
Мало-помалу мрак в подвале сгустился; они догадались, что настал вечер. Тюремщик принес хлеба и сыру, пожелал им, так приветливо, как только осмелился, покойной ночи и ушел, с грохотом захлопнув за собой дверь. Сидя в темноте на охапках соломы, трое узников прислушивались к возне крыс и лязгали цепями, чтобы их отогнать.
– Что ж, одно утешение у меня как-никак остается,- сказал, тяжко вздохнув, Феликс. – Если мне суждено провести остаток моих дней в этой берлоге, я не буду страдать оттого, что у меня только один глаз. Тут всё равно ничего не увидишь, будь ты даже глазаст, как павлин.
Они попытались освободиться от цепей, но только поранили себе щиколотки.
– Даже если бы нам удалось сбросить цепи, это было бы ни к чему, – сказал Бренн, – дверь тяжелая, дубовая, а в отдушины не пролезть.
И всё же они много раз возобновляли свои попытки; их побуждала к этому надежда, что, разорвав цепи, они сразу приблизятся к свободе, даже если потом еще придется долбить каменные стены.
