— Помнишь, Галя, — тихо промолвил Линчук, — день Победы? Мне тогда казалось, что и звезды на небе вычерчивают эту святую дату.
Девушка молча кивнула ему. Как она может не помнить тот незабываемый майский вечер? Радость наполняла сердца людей... А к этой общей радости прибавилась еще одна, только ей принадлежавшая, — радость встречи с Николаем Линчуком. Даже теперь, через три с половиной года, когда вспоминает тот майский вечер, у нее спирает дыхание, будто сожалеет она о неповторимом. Рядом идет Коля, ее умный сероглазый Николай Иванович, умеющий зажигать сердца студентов. И тот и не тот Коля, которого она тайком ждала. Но почему не тот? Разве он изменился? Или, может, она сама ошиблась в своих чувствах? Приняла желания за искреннюю любовь? Нет, нет, она не ошиблась!
Галинка заглянула Линчуку в глаза, и, если бы не ночь, Николай Иванович, пожалуй, увидел бы, как на выпуклом девичьем лбу легла складка, шевельнулись тонкие чуткие ноздри.
— Ты чем-то недоволен? Хотел что-то сказать мне и не говоришь...
Наклонилась к Николаю Ивановичу так близко, что пряди тонких волос коснулись его щеки. От этого прикосновения Линчук почувствовал прилив радости. Все, что он собирался сказать Галинке, вдруг показалось мелким, лишним, отступило прочь, почти исчезло. Он взял ее за руки, счастливо улыбнулся. Но Галинка не ответила на улыбку.
— Почему ты молчишь, милый?.. Что случилось?
О, если бы она знала... что не дает ему покоя.
— Что случилось? — переспросил он тихо. — Случилось то, милая, что я больше не смогу бывать в вашем доме. Мы сегодня, Галинка, слишком откровенно поговорили со Станиславом Владимировичем, и он почти выпроводил меня из своего кабинета. Да, да!..
Николай Иванович тряхнул головой, будто хотел отогнать робость, внимательно посмотрел на девушку.
А Галинке захотелось сесть. Вот прямо на холодную осеннюю траву. Сесть и заплакать, как маленькой. Она давно предчувствовала неизбежность стычки отца с Колей, но все как-то не задумывалась над этим, надеялась. А теперь... Неужели этого нельзя было избежать? Неужели ее
Коля не мог промолчать, уступить отцу хотя бы из уважения к его седине? Мог бы в конце концов предупредить ее...
Николай Иванович гладил нежную шелковистую Галинкину руку и, волнуясь, сбивчиво говорил:
— Я знаю, милая... это горькая развязка моих со Станиславом Владимировичем споров. Но это произошло... Очевидно, должно было произойти.
После первых, таких трудных для него фраз, он говорил теперь значительно спокойнее.
