Я подумал об условности бытия. Вчера этот Федя, умеющий играть на аккордеоне и громко для публики рассказывать анекдоты, уговорил меня. Я кивнул головой. Если бы я не кивнул, значит, я поехал бы сейчас куда мне нужно и как нужно, а теперь вот надо подчиняться команде.
— Давайте, давайте скорее! Видите, уж все собрались.
Никакого старта не было. Палкой прочертили снег, и теперь мы выравнивали носки лыж по черте, стараясь не переступить через нее хотя бы на четверть. Феде удалось уговорить пятнадцать человек. Тут были и вовсе пожилые женщины, и один доктор наук с длинной бородкой, и долговязый, в очках сынок профессора, запустивший растительность на лице, чтобы быть похожим на Хемингуэя. Никто, видимо, не воспринимал этот кросс всерьез, так же, как и я.
Все рванулись со старта. У кого-то сзади заплелись лыжи. Послышался смех, визг. А я первым попал на лыжню, не заметил, как пробежал поле, и теперь бежал лесом.
Лет пятнадцать назад, в армии, мне много приходилось ходить на лыжах походами и участвовать в кроссах. Бывало, жмешь изо всех сил. Из-под шапки струями льется пот, попадает в глаза. Видишь только лыжню да носки своих лыж. Нет бы оглянуться по сторонам, восхититься торжественной сказкой зимнего леса, полюбоваться деревьями, сделанными из инея, — куда там! — только лыжня да носки лыж.
И в голове тоже не то, чтобы связные мысли. а одно мельтешение. Потом сознание зацеплялось за какую-нибудь воображаемую детальку, например, за гороховый суп со свининой, который я любил до армии, и уж не отпускало этого горохового супа до самого конца.
Ни армейская дисциплина, ни железная необходимость не руководили теперь мною. Но выработалась нелепая привычка: уж если встал на лыжи, то жми изо всех сил, пока не пробежишь замкнутого кольца. Теперь кросс, теперь понятно. Но и в предыдущие дни, катаясь на лыжах, я старался бежать изо всех сил, как будто меня подгоняют, как будто сама цель лыжной прогулки состоит не в том, чтобы прогуляться по лесу, но промчаться сквозь него, ничего не замечая, уткнувшись в носки собственных лыж и обливаясь потом.
А вот догоняет меня еще один фанатик. Либо он еще больший фанатик, чем я, либо лучше владеет лыжами. Иначе, почему же он меня догоняет? В другое время, лет пятнадцать или хотя бы десять назад, я, услышав за спиной напряженное нарастание погони, прибавил бы шагу и позволил бы обогнать себя только на самом быстром ходу. Теперь что-то новое и непонятное шевельнулось во мне. А я прислушался к этому новому и не очень удивился. Может, и правда, возраст — не просто слова, или, может, что-нибудь неожиданно перевернулось в моем сознании?
