Аделаида выпрямляет спину, которая в ту же минуту начинает нестерпимо ныть.
Дай честное слово, что сама подойдёшь к Лилии Шалвовне и попросишь, чтоб тебя назначили ведущей!
Аделаида даёт честное слово, что всенепременно «подойдёт и попросит» завуча, чтоб ей дали роль «ведущей» на первом же школьном торжестве. Потом она садится за книгу, и, делая вид, что читает, рисует себе картины своей роли «ведущей», одна несуразней другой: вот открывается занавес, вот она через школьную сцену делает первый шаг в сторону микрофона. Аделаида так пугается своих мыслей, что роняет книгу и закрывает себе уши, как будто на самом деле она не дома в своей комнате, а уже слышит свист, хохот и гиканье, в котором может различить отдельные голоса:
Жиртрест комбинат!
Свинья – депутат!..
Однако самым ужасным было то, что Аделаида втайне действительно любила сцену! Эту слабость она скрывала даже от самой себя, боясь и думать на эту тему. Когда такая крамольная мысль просто посещала её голову, Аделаида начинала одёргивать юбку, или поправлять волосы, как если б на неё действительно кто-то смотрел и она суетилась под взглядом. Она любила театр намного больше, чем кино, потому что там все были в живую. Любила концерты. А ещё – и это было так ужасно – она любила… балет! Какие там все были красивые! Прямо воздушные с ровненькими-ровненькими ножками и открытыми тонкими шеями,
В школе постоянно на добровольно-принудительной основе продавали театральные абонементы и водили детей сперва в ТЮЗ – театр юного зрителя, потом на настоящие спектакли. Даже возили на автобусах в Большой Город за двадцать пять километров. Как это, однако, было замечательно – входить вместе с одноклассниками в такой знакомый и любимый театр Оперы и Балета! Вот они родные старые платаны у входа, с тёмной, раскидистой кроной, и в одном из них небольшое вечно мокрое дупло; вот голубые скамейки вдоль театральной стены и по краям ровных, как струночка, аллей Александровского сада! Сколько раз они с дедой гуляли около этого сказочного, поросшего зелёным, влажным плющом, знаменитого здания! Ого, как она уже выросла, и гуляет без деды с одноклассниками. Деда был таким красивым, в белом кашне! Он садился на скамейку, закинув ногу на ногу, и разворачивал любимую газету «Вечерний Город». Именно от слова «вечерний» Аделаиде становилось так спокойно и радостно. И весь Александровский сад благоухал то ли запахом влажной осенней листвы, то ли дедушкиным одеколоном. Она собирала и приносила ему рыжие листья, тонкую, похожую на бумажный свиток кору, делала маленькие травяные букетики. Было так здорово! На дворе осень, а из-под сухих листьев опять остренькая зелёненькая травка торчит! Потом они могли пойти на «спектакль», как говорил деда; потом он ей покупал пирожное «корзиночку» с бубликом на верхушке, которое она терпеть не могла, но ради деды ела с преувеличенным наслаждением. И весь мир был прекрасен, и вся жизнь была счастьем! Тогда казалось, так будет всегда.
