Папа «улибался». Ему нравилось всё. И шкварки с яблоком тоже.
Иногда в конце обеда, если в кастрюле оставалось немного еды, мама со словами:
– Василий, почисть, ну! Не выбрасывать же! И в холодильник это уже не положишь! – ставила её перед папой. И он «чистил» хлебом, возя его по стенкам кастрюльки, с силой откусывая от ломтя боковыми зубами, хотя минуту назад говорил, что «обожрался».
Но самое страшное стал вытворять подросший Сёма. Начало обеда для него было прямо-таки расписанным по нотам: он, потянувшись через весь стол, придвигал к себе солонку и, не пробуя обеда, круто его досаливал. Хлеб во время обеда, в отличие от Аделаиды, Сёма не ел, его никто и не заставлял… Хлеб он вообще не любил. Он говорил, что у хлеба нет никакого вкуса. Сёма ел борщ с заварной трубочкой, посыпанной сахарной пудрой, предварительно, как мама, насаживая на неё ложками куски сливочного масла. Он с нескрываемым удовольствием поливал мясной плов вишнёвым вареньем и тоже ел. Потом всё это он уплотнял литром воды прямо с горла графина и ложился на диван переваривать.
Мама в целом любила семейные традиционно-культурные мероприятия, и приём пищи был одним их них. Видимо, именно этого требовал этикет и статус Городской интеллигентной семьи. Но маме скорее нравилось, что все её «подданные» собраны вместе. У этих мероприятий были и свои правила. Вставать из-за стола, независимо от того, спешишь ты или нет, можно было исключительно всем вместе. Мытьё рук и рта после еды и до еды в кухонной раковине приравнивалось к тягчайшим преступлениям и каралось по всей строгости домашнего уклада. На кухне нельзя было ни умываться, ни чистить зубов, ни смывать руки и губы после еды. Даже если раковина в ванной чем-то была занята, нужно было выйти на балкон и поливать друг другу на руки воду из графина. В туалет идти лень было всем. Поэтому папа вытирал рот и руки тряпкой для стола или пылевой тряпкой для мебели, Аделаида старалась рук вообще не запачкать и всё ела ложкой, а Сёме соблюдать гигиену помогали висящие неподалёку кухонные полотенца и фартуки. Ещё время от времени он в них громко сморкался, чаще всего после горячего и сильно перченого обеда. Папу это умиляло, он хохотал, да и мама снисходительно улыбалась.
– Ох! Живот сечас лопнеца! (Ох! Живот сейчас лопнет)! – гладя себя по выпуклому животу, говорил папа. – Спасибо! Бил очен вкусна! (Было очень вкусно!) Наша мама вабще очен вкусно гатовит, правда? (Наша мама вообще очень вкусно готовит, правда?)
