Когда физики-механисты формулировали свои гипотезы, то они говорили об опыте, они воображали, что никогда не выходят из рамок его. Разве они не занимались тем только, что восходили от следствия к принципам, что анализировали опытно данную реальность? И когда, таким образом, они приходили к вихрям или атомам, к принципам Галилея или Ньютона, к центральным силам, то что могло заставить их думать, что они выходят из границ опыта? Придя к этим основоначалам, они думали, что держат в руках нити, через посредство которых зарождаются, движутся и исчезают явления. Они исходили из эмпирической интуиции; им казалось поэтому, что они не выходили из ее области. И им казалось, что их уверенность, их догматизм покоятся на опыте. В действительности же эмпирическая интуиция попросту превратилась в интеллектуальную интуицию. Эти мнимые конечные результаты экспериментального метода они видели в своем уме, при свете картезианского разума. Они не заметили того, что на место опытных связей и детерминизма вещей стал рациональный механизм и дедуктивная связь идей. Желая оставаться эмпириками, они – сами того не зная – стали картезианцами, ибо представления у них уступили мало-помалу место чистым понятиям. В сущности, единственной гарантией первых принципов, служивших основой физики, была рациональная интуиция.
Если резюмировать в грубых чертах эту интуицию, то она сводилась к вере в простоту и симметрию естественных явлений, понимая эти термины: «простота» и «симметрия» в абсолютном смысле. Свойственные духу требования ясности и отчетливости сами по себе объективировались, и реальность – не отдавая себе отчета в том – стали понимать, как кристаллизацию логических понятий. Этим объясняется глубокое согласие между механизмом и рационализмом в XVII, XVIII и в течение всей первой половины XIX века. Курно – хотя он и испытал влияние Канта и философской критики XVIII века, хотя он и почувствовал глубоко всю сложность реальности – является еще представителем этой концепции, как бы сливающей в одно нераздельное целое рациональную интуицию и экспериментальную интуицию. «Рациональный порядок зависит от вещей, рассматриваемых сами в себе… Идеи разума и сущность вещей могли бы пребывать в интеллекте, который имел бы отличное (от нашего) психологическое сложение».
По существу в научной практике остались значительные следы того умонастроения, которое породило философию понятия, а затем – правда, в виде сильной реакции против последней – картезианский догматизм. Идея, как эмпирическое представление, это восприятие объекта. Понятность – это своего рода опыт. Между чувственным опытом и опытом интеллектуальным есть непрерывность, тождество.
