Политика & Эстетика. Коллективная монография | страница 71



…Число наших двойников бесконечно во времени и в пространстве. По совести, большего и требовать нельзя. Это двойники по плоти и крови, даже в брюках и пальто, в кринолине и с шиньоном. В сущности, эта звездная вечность человека вызывает меланхолию, и еще печальнее эта разделенность братских миров неумолимым барьером пространства218.

Беньямин полагает, что «Семь стариков» Бодлера предвещают наваждение двойничества у Бланки; критик завершает этой идеей свои «Парижские пассажи»:

Мир во власти фантасмагорий – вот, если использовать выражение Бодлера, в чем заключена современность. Концепция Бланки вводит в современность – провозвестниками которой выступают семь стариков – всю Вселенную219.

Заключительный образ «Семи стариков» – «чудовищное и бескрайнее море» – является в глазах Беньямина символом открытого Бланки мира. Помимо «Семи стариков», Беньямин находит и другие аналогии между поэзией Бодлера и последней книгой Бланки. Например, в четвертном «Сплине» его привлекает строчка «Когда земля обращается во влажный склеп», а в поэме «Вкус небытия» сам взгляд поэта напоминает ему о Бланки:

Я сверху созерцаю глобус в округлости его
И не ищу уж более на нем укрытия халупы220.

Так же и в стихотворении «Крышка» взгляд поэта напоминает Беньямину мировидение Бланки:

Ты всюду смотришь ввысь, ты всюду полон веры
И всюду тайною раздавлен, человек!
О Небо! черный свод, стена глухого склепа,
О шутовской плафон, разубранный нелепо,
Где под ногой шутов от века кровь текла,
Гроза развратника, прибежище монаха!
Ты – крышка черная гигантского котла,
Где человечество горит, как груда праха!221
Перевод Эллиса

Наконец, стихотворение «Бездна», навеянное Паскалем и представляющее кошмарное видение:

Увы! все – бездна в нас: слова, дела, мечты!
Мой волос дыбом встал пред чувством пустоты,
Я дрожью Ужаса пронизан ледяною.
Везде: вверху, внизу, вдали, передо мною –
Безмолвие пространств и ужас высоты,
И ночью Божий перст в провалах темноты
Кошмары чертит с их бездонной глубиною.
Перевод Эллиса

Беньямин усматривает здесь то, что можно счесть «эквивалентом мировидению Бланки».

Хорошо известно, что космология Бодлера не знает звезд. В «Наваждении» поэт пишет: «Ты б мне так полюбилась, о, беззвездная Ночь» – и добавляет: «Ибо ищу я пустоту и черноту, и ночи».

Беньямин видит в Бланки своего рода дополнение этого сумеречного мира: «В космологии Бланки все вертится вокруг звезд, которые Бодлер исключил из своего мира». Мир Бодлера – мир аллегорический, являющий себя в «застывшей неподвижности». Такой мир соответствует видению вечности у Бланки.