«Меркурий ещё и бог торговли», — продолжал г-н Коллар.
«Вор, оратор, торговец? — удивлялась мать. — Какое странное сочетание!»
«Почему странное? — возразил г-н Коллар. — Если человек наделён даром завладевать вещами и даром владеть словом, разве он не обладает всем, что требуется, дабы преуспевать в торговле?»
— Вот что объясняет всё, господа, — заключил Дюма. — Кому не известно, что меня множество раз называли простым торговцем литературой? Существовал ли когда-либо более провидческий символ? Разве я не заключил пари на тысячу франков, что за три дня напишу роман, а «Шевалье де Мезон-Руж» я написал за три дня минус шесть часов, будучи всё это время заперт на ключ в спальне и просовывая под дверь страницы по мере их готовности?
Мне было четыре года, когда умер мой отец, и вдруг мать заметила, что я хожу, как все люди, опуская пятки на землю.
— Хватит о пророчествах, — заключил Дюма. — Давайте-ка займёмся яичницей. Нужно масло, снова масло и ещё раз масло. Мой первый принцип в готовке — масла никогда не бывает слишком много. Со мной согласится любой мужчина. Только женщины скупятся на масло, когда готовят.
— На этот раз яичницу буду делать я! — воскликнул Делакруа, выхватив у Дюма сковороду.
Дюма, пожав плечами, не стал ему перечить и принялся разбивать яйца, отделяя белки от желтков.
— Дайте помидоры! — попросил Делакруа.
— Держите, — сказал Дюма, передавая ему горшок с томатной пастой.
— Резаную петрушку! Кайенский перец!
— Пожалуйста.
— Теперь шафран! И сардельки!
Все продукты сложили под рукой у Делакруа возле печи, где древесный уголь раскалился добела благодаря мощному дыханию лёгких Дюма, которые не были отравлены сигарным дымом.
Но что за блюдо готовил Делакруа? Все смотрели, как в одну сторону сковороды он льёт немного желтка, в другую — чуть-чуть белка, потом заливает всё смесью желтка с томатной пастой; то он бросал щепотку петрушки, то — кусок сардельки. И работал он с бешеной быстротой, что само по себе было необъяснимо; вместо того чтобы равномерно рассыпать драгоценный шафран, Делакруа в одно место клал крохотную щепотку, в другое — сыпал целую кучу.
— Это же нельзя будет есть! — вскричал Поль Мёрис.
Вдруг волосы на голове у Дюма встали дыбом, когда он понял, что Делакруа принимает в расчёт не вкус продуктов, а только их цвет!
Сковорода для него стала холстом, он — рисовал! Все склонились над печью и с изумлением увидали, что на сковороде вырисовывается пейзаж. В пустыне цвета яичного желтка и шафрана лев отбивался от копыт дикой лошади, выложенной из кусочков сарделек. Все разглядели оазис, образованный из петрушки; небо расцвечивал закат из красной томатной пасты.
