Недоверчиво и зло смотрит она на своих помощников управителей, наместников, казначеев, собравшихся в зале для решения очередного вопроса, - так который из них? Всюду преданные, искренние лица - вранье!
Верить нельзя, лучше не верить и ошибаться, чем верить и ошибаться. В первом случае слетит чужая голова, во втором - собственная.
Вон тот парень, кажется, большой плут, и глазки бегают, бегают глазки. Только на минутку выходит она в боковую дверь, а у парня, едва совет заканчивается, уже засажен кол между ягодиц.
Если заговора не было, все ж таки необходимо внушить всем: был заговор, и она предупредила его своей проницательностью. Пусть трухнет тот, у кого действительно что-то болтается в голове на ее счет.
Единственное, что она по-настоящему ценит и любит, и не для чего-то и с прагматической целью, а без всякой цели, ради любви, это ее сын Аталарих.
Сегодня он играет деревянными солдатами чуть меньше его самого, бьет их наотмашь деревянным же мечом - война царского сынка, война, но игрушечная; завтра ему читают философские трактаты в тенистом саду - уже настоящие, послезавтра он учится плаванию и верховой езде и рвется брать от жизни все, что может от нее взять молодой человек его положения.
За деревянными солдатиками следуют живые, за невинными удовольствиями - опасные упражнения, он уже на Марсовом поле среди юношей своего возраста, среди сынков готской и римской знати.
Здесь среди мечей и копий - так называемая военная демократия, власть сильного, когда она сильному принадлежит, кто бы он ни был, раз уж допущен сюда.
Под руководством опытного, покрытого шрамами воина изучают они движения в бою и учатся владеть оружием.
Наказания отменены, потому что тот, кто будет бояться плетки, не сможет преодолеть страха перед мечом и копьем.
Они дерутся, разбившись на пары, с равным себе, довольно воинственно и достаточно долго, чтобы утомиться, потом бегут в Тибр, вода которого поглощает жар их тел и сама становится горячей.
В воде проходят мгновения, послушна молодая знать командам старого рубаки, и вот они снова на берегу, в жаре, в пыли рубят друг друга по облегченным щитам тупыми облегченными, но очень тяжелыми для их рук мечами. Можно три раза увернуться от удара, пока такой отрок поднимет, прицелится и опустит меч, но им и это дается с огромным трудом. Пот льет с них на песок, челки на лбах скатываются в мелкие косички и висят до самых глаз; воздух голубой, густой и плотный с утра, словно вода, к полудню выгорает, выкипает, выцветает весь и делается чистый и прозрачный, как стекло, и они в хрупком стекле угнетенного воздуха, ослепленные собственным потом, учатся наносить удары и отвечать на них. Кто-то падает, кому-то плохо, и его уводят за руки в тень - ее здесь совсем немного, у кого-то под носом кровь, струится по шее, по голой груди и, растекаясь в два ручья по ногам, каплет с колен, у кого-то перед глазами желтые шары.
