Толпа богомольцев почтительно расступилась, прервав речь монаха: шел сам игумен с певчими служить обычную воскресную панихиду над могилой давно усопшего брата.
После панихиды отец игумен благословил нас, богомольцев, отыскивать отца Серафима в бору:
— Далеко ему не уйти, — утешал игумен, — ведь он, как и отец наш Марк, сильно покалечен на своем веку. Сами увидите: где рука, где нога, а на плечике горб. Медведь ли его ломал, люди ли били… ведь он что младенец, не скажет. А все-таки вряд ли вам отыскать его в бору. В кусты спрячется, в траву заляжет. Разве только откликнется на детские голоса. Собирайте детей-то побольше, да чтоб вперед вас шли.
Весело было сначала бежать нам одним без присмотра и без надзора, бежать по мягкому, бархатному сыпучему песку. Нам, городским детям, то и дело приходилось останавливаться, чтобы вытрясти мелкий белый песок из прорезной туфельки. Деревенские же «босоножки», посмеиваясь, кричали нам на ходу:
— Чего не разуетесь? Легче будет.
Лес становился все гуще и выше. Нас все больше охватывало лесной сыростью, лесным затишьем и терпким непривычным запахом смолы. Под высокими сводами громадных елей стало совсем темно. И деревенским, и городским сделалось жутко в мрачном бору. Хотелось плакать.
К счастью, где-то вдалеке блеснул, засветился солнечный луч между иглистыми ветвями. Мы ободрились, побежали на мелькнувший вдалеке просвет, и скоро выбежали на зеленую, облитую солнцем поляну.
Смотрим, около корней стоящей на полянке ели работает, пригнувшись чуть ли не к самой земле, низенький, худенький старец, проворно подрезая серпом высокую лесную траву. Серп же так и сверкает на солнечном припеке.
Услышав шорох, старичок быстро поднялся, насторожив ухо в сторону монастыря, и затем, точно вспугнутый заяц, проворно метнулся в чащу. Но он не успел добежать, запыхался. Робко оглянувшись, юркнул в густую траву недорезанной им травы и скрылся. Тут только вспомнился нам родительский наказ, и мы дружно крикнули:
— Отец Серафим! Отец Серафим!
Отец Серафим не выдержал и голова его показалась из-за высоких стеблей лесной травы. Приложив палец к губам, он умильно поглядывал на нас, как бы упрашивая ребят не выдавать его старшим, шаги которых уже слышались по лесу.
Смоченные трудовым потом, желтоватые волосы пустынника мягкими прядями лежали на высоком лбу. Искусанное лесной мошкарой лицо его пестрело запекшимися в морщинах каплями крови. Непригляден был вид лесного отшельника. Но, когда, протопав к нам дорожку, он, опустившись на траву, поманил нас к себе, крошка наша Лиза первая бросилась старичку на шею, прильнув нежным лицом к его плечу, покрытому рубищем.
