Фрида повиновалась; она подошла къ нему и, словно защищая его, положила ему на плечо руку. Францъ Зандовъ, ничего не понимая, смотрѣлъ поочередно на нихъ обоихъ. Все происходившее предъ нимъ было для него непонятно; онъ очевидно не имѣлъ никакого представленія объ истинномъ положеніи вещей.
— Ты несправедливо упрекаешь меня, — продолжалъ Густавъ, — неправъ ты также и по отношенію къ Фридѣ. Если я поцѣловалъ ее, то она имѣла на это право. Вѣдь она съ самой ранней своей юности находится подъ моей защитой. Всѣ отталкивали это бѣдное, покинутое дитя, всѣ тѣ, кто долженъ былъ оказывать ей и защиту, и любовь. Я былъ единственнымъ, осуществившимъ свое родственное право. И теперь я использовалъ его и думаю, что смѣю осуществлять его.
Было изумительно, какой глубокой серьезностью звучалъ теперь голосъ этого подчасъ безшабашнаго насмѣшника. Францъ Зандовъ уже при первыхъ словахъ отступилъ назадъ, словно ужаснувшись какого-то предчувствія. Вся краска сбѣжала съ его лица, оно становилось все блѣднѣе и блѣднѣе, и, упорно устремивъ свой взглядъ на Фриду, онъ беззвучно и почти механически повторилъ:
— Твое родственное право? Что... что это значитъ?
Густавъ поднялъ головку молодой дѣвушки, прислоненную къ его плечу, и, повернувъ ея лицо прямо къ брату, произнесъ:
— Если ты не догадываешься объ этомъ, то прочти по этому лицу; можетъ быть, тогда тебѣ станетъ ясно, къ кому относится то сходство, которое ты искалъ въ немъ. Правда, я обманулъ тебя, долженъ былъ обмануть, такъ какъ ты отклонялъ всякую возможность соглашенія съ тобою. Тогда я ухватился за послѣднее средство и самъ привезъ Фриду сюда. Я надѣялся, что въ тебѣ постепенно разовьется чувство, которое опять согрѣло бы твое полузамерзшее сердце; я расчитывалъ, что въ концѣ концовъ у тебя опять зародится мысль, что та посторонняя дѣвушка, къ которой тебя такъ властно влекло, имѣетъ право на твою любовь. Увы! это не удалось, все открывается предъ тобою внезапно, неожиданно. Но посмотри на эти черты; вѣдь это — твои! Ты долгіе годы страдалъ отъ тяжелаго, мрачнаго безумія и заставилъ ни въ чемъ неповинное дитя искупать прегрѣшеніе своей матери. Ну, такъ пробудись же наконецъ отъ своего безумія, открой объятья... своему единственному, своему отвергнутому ребенку!
За этими словами наступила долгая, тяжелая пауза. Францъ Зандовъ пошатнулся; одно мгновеніѳ казалось, что онъ упадетъ, но онъ остался стоять. Его лицо страшно подергивалось, изъ его груди со стономъ вылетало порывистое дыханіе, но онъ не сказалъ ни слова.
