Но не это угнетало закаленного борца за чистоту терминологии. Месяц назад Петр Петрович, очередной раз перебирая картотеку, обнаружил потрясшие его до глубины сознания противоречия в цитатах. Одна из них, например, отрицала действие закона стоимости при социализме, вторая утверждала, что его действие носит ограниченный характер, а третья признавала действие этого экономического закона.
Перечитывая цитаты, Петр Петрович вдруг сообразил, что, занимаясь три десятка лет экономикой, он на самом деле не знает, действует у нас этот закон стоимости или не действует. Как всякий скромный труженик науки, он верил авторитетам, считал, что высказывание доктора наук всегда значительнее и правильнее, чем утверждение кандидата, а мысль академика вернее и точнее мысли простого доктора наук.
Но быстротекущее время и неуживчивая реальная действительность меняли авторитеты в науке, как молодые люди моду на пиджаки, прибавляя новые и новые цитаты. Молодые авторитеты, словно созревшие жеребцы-трехлетки, вставали на дыбы и кидались на испытанных вожаков научных табунов. Порой случалось и хуже. Обрастая степенями и званиями, научные индивидуумы меняли собственные высказывания, Отрицали в зрелых докторских годах то, что говорили в кандидатском отрочестве.
В судорожных попытках устоять Петр Петрович кинулся сверять все цитаты в картотеке. И эта опрометчивость подкосила его. Каждый день проверки приносил новые противоречия в цитатах.
Однажды ему пришла даже ошеломляющая мысль об уничтожении картотеки. Но у него недостало сил. Он не мог поднять руку на маститые фамилии. Не мог растоптать высказывания академиков, сжечь цитаты докторов наук или швырнуть в корзину для бумаг научные определения, разработанные профессорами.
Никто еще не догадывался о катастрофе, обрушившейся на тренированного производственной гимнастикой, крепкого телом и умом старшего научного сотрудника Восьмакова.
Он, как и прежде, неутомимо сидел за столом и прилежно перебирал карточки. Но если бы сослуживцы были более внимательны, они прочитали бы в потухающем взоре Восьмакова тоску и теоретическую безысходность. Пальцы Петра Петровича с седыми завитками на фалангах привычно скользили по прямоугольным карточкам цитатной картотеки. Но, как из клавиш расстроенного рояля, они не могли уже извлечь складной терминологической мелодии.
