Утес был взят, лодка стояла наверху. Оставалось сюда доставить багаж. Для этого нам пришлось прогуляться по головоломной расщелине дважды. И когда все уже было закончено и можно было растянуться у гостеприимно пылающего костра, отдыхая перед не менее канительным спуском лодки с утеса ниже горла порога, — я вспомнил, что на берегу, на камнях, осталась пустая консервная банка.
— Ну и не велика беда! — сказал Миша, махнув рукой. — Стоит ли еще раз ходить ради пустой банки…
— Нет, — ответил я словами Тараса Бульбы, — «… не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!»
И стал спускаться к реке. Обидно было отдать порогу, даже такому, как «Крутой», и пустую консервную банку. Но главное заключалось не в этом. Банка удачно пополняла наш набор кухонной посуды, которой никак не хватало.
Солнце стояло в самой верхней точке небосвода, упершись прямыми лучами в утес. От камней веяло жаром, босые пятки так и припекало, задержись без движения одну секунду. Я решил, прежде чем начать взбираться обратно, немного освежиться в студеной воде. Разделся, забрел не так далеко от берега, чтобы не угодить в быстрину, сплыл метров на сто вниз по течению, стал на ноги, бездумно окинул взглядом утес и тихо ахнул. На одном из его многочисленных уступов, зацепившись (или, скорее, нарочно зацепленный!) за куст акации, белел, отблескивая на солнце, большой лист бумаги. Он не был виден с того места, где мы разгружали лодку, но отсюда, с реки, не заметить его было невозможно. Ясно было, что это сигнал, оставленный для нас «пешеходами». И, несомненно, на листе бумаги было что-то написано. Не подумав даже, как «пешеходы» могли оказаться на правом берегу Уды и почему они прицепили свое послание на утес над самой стремниной порога, я наскоро оделся, бросился на штурм высоты и запрыгал по уступам, предвкушая всю сладость того момента, когда я положу перед Мишей письмо «пешеходов» и скажу ему:
— Эх ты, следопыт!..
Чем выше взбирался я, тем подъем становился труднее. Уступы, которые снизу представлялись надежными широкими площадками, на деле оказались рассечены глубокими трещинами. Камни под ногами шатались, иногда от них отламывались осколки и, шелестя по обрыву, сыпались в реку. Бывало и так, что, облюбовав себе путь по узкому барьеру, я заходил в тупик. Передо мной возвышалась гранитная стена, взобраться на верхний уступ которой не было никакой возможности: не хватало моего роста на полтора-два метра. Тогда я возвращался на исходные позиции и бросался штурмовать высоту с другого направления.
