; нас не трогают патриотические хлопоты старого Тьера; мы постичь не можем «дурной вкус» либеральной Франции, предпочитающей теперь Гамбетту и Греви родовым своим королям и избранным цезарям…
Александровы, Греви или Гамбетты (это ведь все равно) хороши на своем месте, когда нам нужно выиграть процесс… И только!.. Мало ли кто мне нужен, – но как я, русский человек, могу понять, скажите, что сапожнику повиноваться легче, чем жрецу или воину, жрецом благословенному?..
«Но это ведь Франция, безумная Франция! Что нам за дело до внутренних порядков Франции!.. Не правда ли?..» «У нас есть верховная власть, – вы скажете, – мы чтим ее глубоко, мы повинуемся ее помощникам и слугам, мы везде, в речах, в статьях только и говорим о единении у нас царя и его народа».
«О! да не возглаголят уста мои дел человеческих…» Вопрос не в том, что вы говорите и даже чувствуете (особенно теперь, когда грозные генералы и энергические полицеймейстеры понадобились вам для защиты ваших денег и очагов семейных); вопрос гораздо глубже. Вопрос в великих исторических течениях века.
Давно было сказано и признано всеми, что Франция – передовая страна… Передовая – это не значит лучшая; в наше время это, напротив, значит – худшая… Идти скоро, идти вперед – не значит непременно к высшему и лучшему… Идти все вперед и все быстрее можно к старости и смерти, к бездне. Даже несомненное улучшение некоторых сторон быта и нередко самой нравственности не спасает государство от гибели… Дисциплина национальных нравов для обществ спасительнее самых привлекательных качеств общечеловеческой нравственности…
Многие думают, например, что в последние века Рима господствовали только жестокость, сладострастная роскошь и разврат. Но это ошибка… Рядом с этими пороками распространялось христианство, в течение нескольких веков, в среде тех же римских граждан… Христиане не выселялись никуда, не выделялись из остальной массы римлян; они принимали, несмотря на временные гонения, участие во всех явлениях общественной, семейной и государственной жизни… они должны были вносить во все свои более высокие, более добрые, идеальные вкусы и понятия… они влияли в семьях на самих язычников. Но, увеличивая, по всем вероятиям, в римской среде количество добрых чувств и высоких поступков, они все-таки более, нежели кто-либо, своею общечеловеческою нравственностью ускоряли расторжение уз собственно римской дисциплины… Дисциплина же христианская укоренилась
