И я вспомнила Вадима Георгиевича.
У меня за окном в осеннее и весеннее время – настоящий Саврасовский пейзаж. Да еще с тоненькими остроконечными шпилями на горизонте. Красиво, грустно и напоминает о чем-то очень знакомом. Невзирая на другое полушарие. Как видно, не в полушарии дело...
Вадим Георгиевич взял меня легонько под локоть, и так мы дошли до моего дома.
А через несколько лет я получила от него подарок ко дню рождения: огромный букет ландышей, чуть не целое ведро. Он еще и потрудился над ним: освободил букетики от завязок и листьев. И получилась такая нежно-перламутровая пена. Целая шапка ландышевой пены.
Авангард, авангард... Какая разница, каким словом обозначать человечность.
Трио
Благодатна детская памятливость. Что-то из повседневности, как семена из почвы, прорастает и превращается в символы. Картины памяти, как старые фотографии: не просто изображения – вехи.
Помню высокую, статную женщину, что часто приходила к нам. Ее звали Эстер Вевюрко. Она жила в известном в Киеве доме – Доме писателей. Я думала, что именно поэтому она так складно говорит (магическое слово “писатели”) и что поэтому ее так легко слушать. (Я же говорю: “у детей ушки на макушке”).
Запомнила: муж был писателем. Рано умер. Два сына, один из них – на фронте. Его звали Тоба. Запомнила необычное имя, потому что одажды Эстер пришла – не пришла, а ворвалась – с рыданиями, без конца повторяя это имя: получила похоронку.
И оставшись одна, Эстер стала рассказывать сказки. Ходила по школам, детдомам, клубам, домам пионеров – всюду, где были дети, – и рассказывала сказки. Приходя к нам, тоже рассказывала сказки.
Ее считали чудачкой. Но теперь понятно, что так она спасалась.
Длилось это несколько лет, а потом Эстер уехала с младшим сыном. Говорила, что нашелся кто-то из родственников в другом городе.
Довольно обычная по тем временам история, но вот ведь: запомнилась. Быть может, не столько сама история, склько то, что над ней: знак печали, достоинства и благородства.
И даже если это было не так или не совсем так – неважно. Время все отшлифовало до степени своей необходимости. Значит, так и было, так надо.
Гавот ІІ
Жизнь такая была: что-то понятно, а что-то совсем не понятно. И в то же время – интересно: возраст такой, возраст узнаваний.
Например, в бумажке, которую я обнаружила в своем школьном дневнике – дневники собирались в субботу, раздавались в понедельник – было понятно все: слово «характеристика», слова «успеваемость», «дисциплина», «посещаемость». Все понятно, кроме последней фразы, написанной почему-то от руки (остальное – на машинке): «Семья неблагонадежная». Я узнала почерк нашей классной руководительницы. Если бы не эта история, вряд ли запомнила бы ее имя-отчество: Полина Исидоровна.
