Если моего хозяина можно было сравнить с очень чутким капризным инструментом, струны которого вдруг иногда точно просыпались и будили мелодично слух, то я в это мгновение походил на очень плохого артиста, не освоившегося с этим инструментом.
Получился звук резкий и неприятный.
– Нет…
Затем наступило молчание, которое я не решался больше нарушать. Я поздно упрекал себя в этой слабости нашего века всё переводить на деньги. Понадобилось очевидно известное время, чтобы инструмент опять настроился. И тогда С. заговорил простым задушевным тоном. Если до этого он производил впечатление, может быть, немного избалованного обстановкой жизни родовитого дворянина, то теперь это исчезло. Тон был простой, живо хватающий за душу своей грустью и искренностью.
Он начал, и голос его ясно говорил о том, что он подумал перед тем, как начать: рассказывать ли ему мне или нет?
– Вы могли ко мне и не приехать… Если в такую пору года вы тем не менее не поленились заглянуть к старику, то мой долг, как хозяина, обязывает меня занять вас, как умею. Если хотите, я расскажу вам историю возникновения этой школы, и тогда вам легче будет судить… вот по поводу того, что вы сказали.
Я человек увлекающийся, и в эту минуту, чтобы узнать эту какую-то таинственную историю, готов был не то что слушать двумя ушами, но и многое отдать за это.
Я поспешил, как умел, выразить свою готовность слушать и уставился глазами в хозяина.
Глаза хозяина немного раскрылись, скользнули по мне и с выражением удовлетворения избалованного ребёнка он начал… иначе слова не подберу, как – начал жить. Старики любят рассказывать и умеют рассказывать о том, что болит или болело когда-то. Такие пересказы всегда чувствуются и выражаются тем, что слушатель не замечает, как идёт время и не отвлекается никакими посторонними мыслями и соображениями.
– Эта школа имеет очень странное начало… по-стариковски, я начну с него… Была у меня собака – Дюк. Я купил её за щенка из породы французских понтёров. Говорили, что она была действительно породиста, но дело в том, что я моего пса не обучил охоте, потому что сам не охотник, и вырос он у меня болван болваном. Даже его достоинства и те пошли на зло: свою способность искать дичь он проявлял тем, что душил домашнюю птицу; свою любовь к охоте выражал тем, что, куда бы я ни ехал, он обязательно сопровождал экипаж. Набаловал и остальных собак. Штук двадцать несётся бывало их за экипажем. При этом радость свою выражают и он, и остальные лаем и не то чтобы вначале, а так-таки всю дорогу. Остановишься, чтобы прогнать, отбегут и смотрят, и во главе всё тот же Дюк. Доведёт до полного исступления… Было бы ружьё, так и пустил бы в него заряд. И при этом страсть прыгать лошадям к морде. Раз так хватил за ноздрю коренника, что лошади чуть не разнесли экипажа. Набалован был ужасно. И шло всё это crescendo
