Луиджи умел слушать дельные советы. Он вышел подышать свежим воздухом только тогда, когда армия присягнула государыне Елизавете.
Вопрос о немедленном отъезде сам собой рассосался. Государыня была весьма милостива. Она собственноручно приняла из рук ювелира драгоценные поделки, восхитилась его работой и запретила думать об отъезде. Луиджи опять засучил рукава, тем более, что в знак особой милости ему разрешено было работать без посредников, то есть самому сноситься с китайскими купцами и покупать драгоценности беспошлинно. Тут и вельможи вспомнили старые долги: каждому нужно одеться и выйти в свет, а если платье не "облито" брильянтами, то ты как бы голый. Деньги к Луиджи текли рекой.
Здесь ювелир окончательно понял, что в ближайшие десять-двадцать лет ему из России не вырваться, приковала суровая страна своей щедростью, но Марии-то за какие грехи страдать без отечества?
Девочке минуло 12 лет. Бойка, смышлена, истинная итальянка. Правда, даже слепой родительский глаз видел, что не красавица, зато мила безмерно. Отлепил, оторвал дитя от сердца и, как горячо она ни плакала, услал с русской нянькой девочку в Венецию к престарелой тетке, чтобы та подыскала приличный пансион или монастырь, где девица могла бы набраться манер, знаний, навыков полезных, словом, всего того, что дает натуре культурный Запад.
Луиджи остался с любимой работой, однако в этой суете суждено было ему полной мерой узнать, что такое одиночество. Пустующий после ремонта флигелек он сдал с тоски. Пусть звенят в саду детские голоса, пусть приглашают его хоть изредка в семейный уют. Имелась, правда, еще одна задняя мысль: Корсак человек военный, и уже одно его присутствие отвратит от нападения разбойников, коих развелось в Петербурге великое множество. Надежды эти, однако, не оправдались. Молодой мичман редко бывал дома, а потом и вовсе отбыл в длительную командировку, препоручив его заботам собственное семейство.
По счастью, разбойники обходили дом Луиджи стороной, а отношения с молодой Софьей и особенно с маменькой Корсака установились самые дружественные. Но будем точными, к Вере Константиновне Луиджи испытывал не только дружеские чувства. Что нашел уже давно не мечтательный, а деловой и прижимистый венецианец в пожилой русской даме, знает только Амур-проказник. Может, пленился Луиджи здоровым румянцем на все еще тугих щеках, умением готовить кофе или незлобивым нравом? Вера Константиновна была всегда всем довольна. Парчово-бархатные душегреи ее, сшитые из кусков и кусочков, хоть и выглядели несколько странно, но отличались диковатой красотой, словно букет, в котором перепутаны все цвета и царственная лилея соседствует с печальным лютиком.
