Осенью 1969 года переехал на Кубань, в г. Белореченск.
ЗАПИСКИ СМЕРТНИКА
Небольшой зал Военного трибунала войск НКВД при Дальстрое. Кроме судей, конвоя и нас семерых, в зале никого. Суд закрытый, безучастия сторон. Он начат 30 декабря 1944 года и идет два дня. Представлено три тома примерно по пятьсот страниц следственных материалов. Мы обвиняемся в том, что, сплотившись вокруг Е. Владимировой[11], составляли программы борьбы против Советского правительства и большевистской партии и боролись против них, под видом взаимопомощи пытались сохранить и сберечь кадры контрреволюции, готовили материалы к книге «Колымская каторга». Суд не мчался на рысях, а пытался придать делу характер беспристрастного разбирательства. Обстоятельно допрашивались обвиняемые. Мужественно вела себя Елена Владимирова, не скрывавшая своей организующей роли. «Колымская каторга» — книга о лагерной действительности, отражающая особый, неизвестный советской общественности мир, — когда-нибудь будет признана полезной и нужной. Поскольку массовые репрессии, лагерный произвол и беззакония приняли широкий характер, нужны и другие литературно-художественные произведения на эту тему. Они могут оказать давление на партию и правительство, помочь изменить их политику в нужном для народа направлении.
Я признал себя виновным в антисталинских, но не антисоветских высказываниях. С революцией я не воюю. Обвинять в антисоветской агитации меня, находящегося в сумасшедшем доме[12], дико и нелепо. Так же, как если б я занялся агитацией среди членов трибунала.
31 декабря 1944 года Военный трибунал вынес приговор. По статье 58, пункты 10,11 (антисоветская агитация в группе) и что-то еще по пункту 2 (вроде подготовки к свержению советской власти) Елена Владимирова, Евгения Костюк и я были осуждены на расстрел. Любопытная деталь: «Без конфискации имущества ввиду неимения такового».
А. Добровольский, Н. Громанщиков, А. Демьяновский и С. Соро-ковик приговорены к заключению в лагерях на сроки от пяти до десяти лет.
Приговор вынесли под вечер. Судьи спешили к праздничным столам.
Нас, смертников, вели порознь. «Сквозь морозную дымку мы с Женей видели твою спину», — вспоминала Елена. Путь от здания суда до тюрьмы показался нам не очень длинным, шагов двести-триста.
В смертной камере, куда я попал, кроме меня, сидели трое уголовников по одному делу: главарь — крымский татарин Борис Капитан в щеголеватом кожаном пальто, Володька Родненький, вор-дальневосточник, и Мустафа, внешне похожий на своего тезку из фильма «Путевка в жизнь», только подлый и продажный. Дело, как узнал позже, было громкое. На пароходе «Джурма», везущем заключенных из Владивостока на Колыму, создалась чрезвычайная ситуация. Ни конвой, ни лагерная обслуга никак не могли наладить порядок и раздачу пищи на судне. Едва хлеб и бачки с баландой спускались по трапу в трюмы, как к ним, топча слабых, устремлялись более сильные и забирали себе все. Появились жертвы, начался голод. Начальство растерялось, обратилось за помощью к заключенным. Тогда Борис Капитан и предложил свои услуги. Он набрал команду из «крепких ребят», бывших воров, и, по его версии, навел на судне порядок.
