Оставалось одно — стиснуть зубы, сжаться и жить, если то, что окружало нас, можно назвать жизнью. Другого не оставалось. Стать молчаливым свидетелем происходящего или умереть.
РАБОТА В СТРОЙБРИГАДЕ
Двадцать дней шли к концу. Старые лагерницы не понимали нашего рвения к работе. Их в работе привлекал только выход за зону. Сочувственно покачивая головами, они говорили:
— На хорошую, легкую работу вас не пошлют. Легкой работы для «тюрзаков» не будет.
Они оказались правы.
Легкие работы в лагере предоставлялись только уголовным: воровкам, проституткам, убийцам. Презрительно смотрели они на нас — «врагов народа» — и с меткой иронией называли себя «друзьями народа».
Был при Магаданском лагпункте швейный комбинат, работа в нем была нелегкая. В душных, плохо вентилируемых помещениях по двенадцать часов вдень сидели женщины за машинами. Нормы были огромные. Сохранить работу в комбинате можно было, только давая норму. Боясь других работ, женщины надрывались, а нормы ото дня ко дню росли. В швейкомбинат брали женщин с малыми сроками — тех, кто имел КРД или 10-й пункт, и, конечно, бытовичек.
Женщин нашего этапа разбили на две бригады, одну послали на строительство, другую на мелиоративные работы. Я попала в строительную бригаду.
В шесть часов утра, получив хлеб и суп в столовой, заключенные побригадно выстраивались у дверей вахты. С поименной перекличкой нас выпускали за зону, конвой строил бригаду и вел на работу.
Магадан был тогда маленьким городком. Нас вели по пустынной дороге к строящемуся 50-квартирному каменному дому. Стройка была обнесена забором, у входа стояли часовые. Рабочий день длился от четырнадцати до шестнадцати часов. Обед из лагеря привозили на строительство. Вернувшись в зону к девяти часам вечера, мы получали ужин и шли в барак спать. На строительстве вольных рабочих не было, все, начиная с инженера и кончая сторожем, были зэки. Вольными были конвоиры и дальстроевское начальство.
Кое-кто из уголовных был расконвоирован и имел возможность выйти за пределы стройки в город. Работа шла быстрыми темпами. Пятиминутные перекуры давались два раза — в десять утра и в четыре часа дня. С двенадцати до тринадцати был обеденный перерыв. Начальство и конвой подгоняли, но рабочие и сами жали изо всех сил. Сперва я не могла понять такой гонки со стороны заключенных. Я знала, что женщины моего этапа выкладывались на работе потому, что хотели своим трудом подчеркнуть преданность делу построения социализма. Но остальные? Один каменщик объяснил мне:
