Доднесь тяготеет. В 2 томах. Том 2. Колыма | страница 26
В 1931 году они переходят на нелегальное положение. В апреле 1932 года при аресте у них находят шапирограф и 100 листовок, подписанных «Социалистической группой действия за дело народа». Под девизом «В борьбе обретешь ты право свое» листовки призывали к борьбе против монополии большевистской партии, за свободу всех демократических течений и профсоюзов.
После одиннадцати месяцев следствия супруги были приговорены к пяти годам тюремного заключения в Суздальском политизоляторе.
В 1937 году перед окончанием срока их разлучили навсегда. Екатерине Львовне добавили новый пятилетний срок, который она отбывала в Ярославском централе и на Колыме; судьба Александра Васильевича неизвестна.
Е. Л. Олицкая (справа вверху), ее муж Александр Васильевич Федодеев и дочь Муся. Ссылка. Чимкент. 1928 год
В 1942 году Олицкой на Колыме прибавили еще пять лет… В 1948 году она уехала с Колымы в Малоярославец. Спустя два года — новый арест и бессрочная ссылка в Красноярский край. Только в 1960 году окончилась тюремнолагерная, ссыльная одиссея. Год спустя она поселяется в Умани, в доме Надежды Витальевны Суровцевой, вдовы своего брата Дмитрия.
Арестованный в 1931 году Дмитрий Олицкий оказался в Ярославском политизоляторе, где в это время находилась Надежда Витальевна. Его поместили в соседней с ней одиночной камере. Они перестукивались. Не знаю, смогли ли они увидеть друг друга в этой тюрьме, но перед окончанием срока Надежда Витальевна просила оставить ее здесь еще на три года вместо ссылки. Ей отказали. В 1935 году в Архангельске она стала женой Дмитрия Олицкого. В 1937 году арестовали Дмитрия, год спустя — Надежду, о судьбе Дмитрия не знали ни сестра, ни жена.
Только недавно стало известно, что Дмитрий Олицкий расстрелян 3 ноября 1937 года в Архангельске.
Леся Падун-Лукьянова
Мне трудно, почти невозможно было понять психологию арестанток моего этапа. Правоверные коммунистки, оправдывающие все сущее, кроме своего ареста, конечно, очень тяжело реагировали на происходящее с ними. Может быть, только на словах они не осуждали происходящего, не выражали протеста. Лучшие из лучших твердили о том, что там, в центре, не знают о происходящем на местах, о методах следствия, о произволе на этапах. Они ощущали болезненно, остро свой позор, стыдились самих себя. Я не понимала, как можно стыдиться ложного обвинения, а не возмущаться им, просить о пересмотре своего дела, а не требовать его. Ведь передо мной не обыватели, передо мной борцы за счастье народа — борцы за справедливость, члены самой передовой, самой непреклонной партии мира.
