Доднесь тяготеет. В 2 томах. Том 2. Колыма | страница 108

…А за речкой болото. Вода только кое-где видна. Все оно покрыто толстым-претолстым слоем разноцветного мха, очень красивого. Нога тонет. Идешь как на пружинах. На болоте — ягоды. Первый раз, как мы на них наткнулись — мы не догадались, что за ягоды: сидит красненькая ягодка натоненькой-тоненькой ниточке. Собственно, и ниточка и ягодка лежат на мху, и листьев тоже почти нет. Мы едим их и рассуждаем, ядовитые они или нет. А они невкусные, кислые, и видать, что незрелые. Наконец кто-то из нас догадался: «Да ведь это клюква!» — «А, клюква, ну тогда емдальше. Она сразу вкуснее стала»… Ну, а если немножко взобраться по сопке вверх, там растет брусника. Не очень много ее, но такая она вкусная и красивая была сегодня: созрела по-настоящему, да слегка ее приморозило — букетик просто чудесный. Хотела я его донести до дому, чтобы тебе нарисовать, да на этой бумаге нельзя рисовать красками, они расплываются — это во-первых, а во-вторых, я ее нечаянно по дороге съела… Ну, а населения в этом лесу мало. Изредка встречаемся с моим любимым бурундучком, раз или два пролетит кобчик, трясогузочка желтенькая почирикает — и все. И все-таки так приятно ходить, сидеть на пнях и упавших деревьях и вдыхать запах опавших листьев…

…По ночам уж нередко заморозки, тогда мы растапливаем свою железную печурку. Дрова весело трещат, и по потолку играют световые пятна. Лежишь под одеялом, смотришь на них, а думаешь о Раду-синочке. Миленькая моя, у меня к тебе просьба: можешь писать мне регулярно хоть два раза в месяц, а то так давно нет от тебя ничего, моя звездочка, и я теряю тебя из виду: не зная, что ты делаешь, с кем дружишь, что читаешь, чем интересуешься. Мне сейчас не очень легко живется, детуся, очень уж я далеко от вас и совсем-совсем одна. А твои письма для меня главное, и они сделают мою жизнь радостной. И еще — каждые три месяца снимайся в моментальной фотографии. Обо всем пиши, родная, я хочу знать, о чем ты думаешь, кого ты любишь, с кем играешь, с кем ссоришься… Давай губенки — крепко, крепко целую мою единственную.

Мама

Екатерина Флориановна Кухарская. 30-е годы

С Катей Кухарской я подружилась в 1940 году на мелиорации. И я, и она были звеньевые. Мы рыли канавы. Впрочем, рыли — не то слово: в пятидесятиградусный мороз мы кайлами отбивали куски, крепкие, как гранит. Потом мы их выкидывали на бровку. Мое и Катино звено резко отличались почти ото всех звеньев, особенно от тех, где работали бытовички. Чем? Дружбой, товарищескими отношениями. Мы жалели слабых и давали им более легкую работу. Сильные били кайлами, слабые выбрасывали грунт. Во многих звеньях были ссоры, взаимные упреки, счеты, кто лучше работает, кто халтурит и т. п. В наших — никогда. Все работали изо всех сил, чтобы не подводить товарищей.