Студенты притихли. Обычная тактика поведения на комсомольских собраниях — отмолчаться, чтобы всё поскорей закончилось. Любые прения, будь они хоть трижды праведные, только удлиняли мероприятие. Но Шнырь упрямо гнул своё.
— Сегодня мы позволяем различного рода подонкам нести за нас наши святыни, а завтра? Направим их делегатами на съезд? Дадим путёвки в лучшие дома отдыха? Вручим ордена?
— Зачем же в крайности бросаться? — забеспокоился Борискин. — Ничего страшного, если они потрудятся на благо общества. Недаром классики…
— Я знаю лишь одно место, — перебил его Шнырь, — где был бы приемлем и полезен их труд — лесоповал. Проявляя преступную мягкотелость и подменяя понятия в угоду мнимой пользе, мы сами роем себе могилу. Вы, я надеюсь, согласовали свои действия с райкомом?
Шнырь упёрся стальным бескомпромиссным взглядом в Борискина.
Ситуация вырисовывалась скользкая. Секретарь вдруг осознал, что оказался в цейтноте: выступить против оппонента было бы идеологически неправильно, а поддержать его — так транспарант должен нести он сам. Прислушиваясь к собственным ощущениям, он с горечью осознал, что такая перспектива не вселяла в него радости. Нет, он за Великую Революцию обеими руками, но сама идея хождения с коммунистическими лозунгами по улицам страны, где коммунизм давно победил, выглядела абсурдной.
На помощь Борискину пришёл регламент.
— Ну что ж, — объявил секретарь. — Ставим на голосование. Кто за то, чтобы транспаранты понесли завтра ударники учёбы, активисты общественной деятельности и прочие достойные комсомольцы?
Света поднялась со своего места для подсчёта голосов, но Борискин жестом остановил её за ненадобностью.
— Против? Воздержался? Единогласно.
Ещё полчаса ушло на то, чтобы составить новый список. В нём оказались приближённые к деканату стукачи, комитет комсомола в полном составе, профком и ни в чём неповинные отличники. 226-ой опять не досталось ничего, потому что они по всем показателям находились в крепкой середине.
Народ потянулся к выходу, возбуждённый и говорливый. Будто не с собрания он шёл, а с концерта любимого артиста.
— Что-то я не плипоминаю вашего лица, — обратился к Шнырю Пельменыч. — Вы из какой глуппы?
— Из третьего «бэ» он, — попытался вступиться за товарища Атилла, но тот лишь шикнул на него.
— Я из группы поддержания боевого комсомольского духа.
— Плостите?
— Представитель невидимого фронта, так сказать.
Пельменыч озарился ошибочной догадкой.
— Значит, оттуда? — Он мотнул головой в неопределённом направлении.
