Здесь уже Григорий не мог сдержаться и даже остановил машину.
— А что сказала Бетя, когда увидела меня? Нет, ты скажи, что сказала Бетя, увидев меня? — теребил Лева плечо Григория.
— Откуда мне знать? Я что, при этой встрече присутствовал?
— А-а-а, — торжествующе протянул Лева. — Не знаешь? А она-таки тоже сказала: это то, что надо! Еще бы не то, что надо! — самодовольно хмыкнул Лева.
Такая Левина болтовня ничуть не раздражала Григория, наоборот, даже скрашивала дорогу. Но когда Лева принимался рассказывать анекдоты, тут уж Григорий не выдерживал. К началу одного анекдота Лева мог прилепить середину другого и конец третьего, получалась несусветная чепуха. К тому же Лева говорил, спотыкаясь на каждом слове, часто теряя нить рассказа. И, как правило, он один смеялся над своими остротами, придерживая обеими руками колыхающийся живот.
— Гриша, — добавлял он, переставая смеяться, — такой анекдот я рассказываю только своим лучшим друзьям! — и многозначительно поднимал палец.
Если Лева делал перерыв в анекдотах, то заполнял его не менее нудными поучениями о необходимости «уметь жить». Поводом для этого служил категорический отказ Григория получать «левые» со случайных, попадающихся на дороге, пассажиров.
— В тэбе що, повний гаманець грошей, мабуть? — накидывался Гойхман на Корсакова, видя, что тот демонстративно не замечает протянутых «трешниц» и «пятерок» или с возмущением отводит руку слишком настойчивого пассажира. До войны Лева жил где-то на Украине и сейчас еще, в особенности, когда волновался, сбивался на «хохлацкую мову».
Первое время Лева пытался «за гарну службу» вручить водителю после поездки то кулек с сахаром, то кусок ситца — «в магазине не купишь», а однажды даже — новые кирзовые сапоги.
— Такие вещи я делаю только лучшим друзьям! — и палец послушно полз вверх.
— Я работаю, сам купить могу! — сурово отрезал Григорий. А потом только хмурился, возвращая подарки. Лева не сдавался, пытаясь найти посредницу в лице матери.
Но после крупного разговора с сыном мать так отчитала Гойхмана, что тот, увидя ее на улице, переходил на другую сторону.
После запомнившегося вечера в клубе, когда Григорий впервые увидел приезжую медсестру, он опять надолго забыл дорогу на танцы.
«Ни к чему все это, — уговаривал он себя, — тоже мне — жених на палочках».
Позднее не раз встречал ее на улице, но не мог даже поздороваться: знакомы-то они не были. После каждой встречи Григорий ловил себя на том, что эта смуглянка занимает слишком много места в его мыслях. Тогда начинал злиться, называл себя растяпой. Ходить по улицам, встречаться и отворачивать вспыхнувшее под ее взглядом лицо он больше не мог. Пришлось прибегнуть к помощи Лешки.
