Значит, и о втором посещении военкомата не нужно говорить? Тогда Григорий вспомнит его просто для себя. Разве может забыться такое?
...Вечером, когда все разошлись, Григорий снова закрылся в своей комнате. Собственно говоря, он мог больше не лежать на кровати и не смотреть в одну точку на потолке, словно выискивая там единственно верное решение. Оно, оказывается, уже было принято, когда Григорий увидел мать с желтоватым листком бумаги в руке, в изнеможении прислонившуюся к калитке.
Утром Григорий встал, тихонько оделся и так же тихо, чтобы не услышала мать, вышел за ворота. Уже на улице он увидел, что по-прежнему держит в руках перевернувшее их жизнь письмо, и яростно сунул его в карман.
— Ты, мой юный друг, не выполняешь своих договорных обязательств, — встретил его в военкомате знакомый капитан.
Вместо ответа Григорий протянул ему похоронную.
— Кто еще дома есть? — быстро спросил капитан, пробежав глазами по «похоронной». — Одна мать? — переспросил он. — Трудно ей будет.
Григорий промолчал, всем своим видом показывая, что уговоры ни к чему не приведут.
— Хорошо, — со вздохом согласился капитан. — Собирайся в дорогу.
Григорий просиял, радостно схватился за руку капитана.
— Ну, ну! — улыбнулся тот. — Давай, брат, без нежностей, ты уже почти солдат.
— Есть без нежностей! — вытянулся «почти солдат». — Только у меня еще одна просьба...
Капитан вопросительно приподнял брови.
— Пришлите, пожалуйста, мне повестку, — продолжал Григорий. — Пусть мама не знает, что я добровольно... Так ей будет легче...
Капитан понимающе кивнул, долго и внимательно глядел на Григория, будто вот только сейчас, впервые, он увидел взъерошенного паренька с упрямо сдвинутыми бровями. И было непонятно — одобряет или не одобряет он шаг, сделанный юношей.
...Вокзала уже совсем не было видно, а Григорий до боли в глазах всматривался, зная, что не увидит, и все равно стараясь увидеть мать, Галку, Виктора...
Мать внешне спокойно отнеслась к повестке и даже пыталась утешать Григория:
— Ничего, сынок, иди, иди... Нужно это... Что же поделать теперь? Куда денешься? Война же...
И Григорию стало стыдно за свой обман. Была минута, когда он хотел признаться во всем матери. А потом решил — не нужно, все-таки сейчас ей легче пережить эту невинную ложь.
Взобравшись на верхнюю полку, Григорий отвернулся к стене, и впервые сердце царапнула мысль: не напрасно ли он это сделал?
— Эй, солдат, хватит горевать! — послышался снизу веселый голос. — Давай вниз, всех дум все равно не передумаешь! Тут вот я хор никак сколотить не могу. Ребят — полно, горло — у каждого, а петь не умеют? А какой же солдат без песни?
