— Ты вот говоришь, она немецкий плохо знает? А она работает в какой-то немецкой фирме, — сообщила Тамара. — Я очень хотела, чтобы вы познакомились, но тебя дома не оказалось. Ничего, я думаю, что она теперь будет заходить ко мне, раз жить неподалеку стала. Еще встретитесь, и она сама себе все расскажет, что в Германии было. Тебе полезно было бы послушать, а то ты на все немецкое через розовые очки смотришь. А люди, они везде одинаковые, независимо от национальности. Можно быть подлецом и при этом разговаривать на английском или немецком. Это я, конечно, утрирую. Но наших легковерных и очень добрых женщин уже вся Европа научилась дурить.
Иначе говоря, соседушка села на своего любимого конька и теперь может еще пару часиков к ряду исполнять вариации на тему «где родился, там и пригодился». Я, конечно, могла бы ей и возразить, что не нужны мы никому и в этой стране. Ни правительству, ни мужикам! Могла бы еще процитировать рассказы моих подруг о роддоме, после которых я поклялась своим будущим детям, что родятся они там, где к ним и к их маме будут относиться по-человечески. Где не будет врачей, которые скажут: Не нужно нам здесь истерик! Молодая еще, родишь другого. Так сказали моей однокурснице Ленке, когда ее трехмесячный сынишка заболел тяжелым воспалением легких. И где ни одна продавщица не посмеет обматерить меня, если я скажу, что она обвесила и обсчитала меня. Слава Всевышнему, что у меня хватило ума промолчать, иначе мы продискутировали бы с Тамарой до второго пришествия. Так уже бывало.
Я сказала, что буду рада познакомиться с Ириной и послушать ее воспоминания о Германии и о немцах. Потом, сославшись на то, что нужно бежать за едой для кошек, я попрощалась и покинула гостеприимную квартиру Тамары.
* * *
Отоварилась я в ближайшем магазинчике — неряшливом реликте советских времен. В витрине валялись куски засохшей ветчины и огрызки разномастных колбас. Однако, кошкам моим повезло: ливерная была свежей. Для себя я выбрала кефирчик — устрою разгрузочный день на случай, если в Германию придется ехать. Неплохо бы формы подправить, а то юбки что-то уж слишком облегающими стали.
* * *
Остаток дня я посвятила наведению порядка в ящиках письменного стола. Залежи клочков бумаги с неизвестно чьими номерами телефонов, старые записные книжки, черновики переводов из времен, когда писала я их вручную… О, неплохо бы позвонить знакомому компьютерщику. За всеми приключениями я начисто забыла, что одно из орудий моего интеллектуального труда вышло из строя. Правда, третьестепенное, но от этого не менее важное. Стоя на третьем месте после мозгов и языка, компьютер берег меня от безобразных мозолей писаря между указательным и средним пальцами правой руки. В моем случае они были такими жуткими и застарелыми, что пришлось удалять их в косметологическом кабинете. Немудрено, десять лет школы, пять лет университета и три года работы техническим переводчиком. А потом муж моей приятельницы обновлял компьютерную технику в своем офисе и совершил акт благотворительности — презентовал мне один из списанных ПК. То-то счастья было! И вот, отслужил свое старичок. Требуется, если не погребение, то реанимация. Но на это тоже нужны деньги. Когда посидишь вот так и подумаешь о том — о сем, и все твои мысли так или иначе упрутся в непреодолимую преграду в виде хрустящих купюр или, если угодно, в виде пустого кошелька, то поневоле становишься философом. Как там, у классиков марксизма — ленинизма? Свобода — это осознанная необходимость. Ну, осознала я, что мне нужно замуж, что компьютер нужно ремонтировать вкупе со всей квартирой. Ежедневно осознаю, что есть хочется, что нужно бы носить более теплые сапоги, чтобы не простуживаться. А толку от этого моего осознания? Разве становлюсь я свободной в выборе тех же самых сапог? Нет, конечно! На мой взгляд, более правы были проклятые капиталисты. Свобода — это деньги. Это я тоже осознала. И опять это мне ничего не дает, если принимать во внимание абсолютное отсутствие всякого присутствия этих самых денег…
