Белая стая | страница 62



— Без угроз, пожалуйста! — строго остановила его Глаша. — Это ещё что за новости!

— Дык, а что она?

— Дыдык, а перья там откуда? — плачущим голосом закричала Таня. — Перья утиные откуда?



— Ну, перья… — Сенька вздохнул. — Не заметил я, значит, как они насыпались. В углу темно… И как тебя туда занесло? — Он задумчиво качнул лохматой головой, брякнул приставшим к ноге ведром и посмотрел Тане в самые глаза. — Тебя я, дурочку, жалел! Чтобы ты, значит, лишний раз не ревела. А видно, надо было тебе под самый под твой нос этого утёнка принести. Нашёл я его задавленного возле кустов, вот где вход в мою… каюту, значит. Лисица утёнка задавила, я лисий помёт видел, и бросила — спугнул ее кто-то. Я дохлого утёночка закопал в уголке…

— Похоронил, выходит, — заметила Люба.

— Покажешь каюту? — жадно спросил Саша.

— Я посторонних не допускаю! — буркнул Сенька. — У меня же подводная лодка!

— С мин-нами! — радостно сказала Таня. — Ох, Дыдык, Дыдык! — И добавила виновато: — Ты хоть из ведра-то вылези!

Все рассмеялись.

Сенька с силой дёрнул ногу, чуть не свалился, но всё-таки ведро откатилось в сторону.

— Иди к озеру и отмойся! — со вздохом приказала Глаша. — Я с вами с ума сойду, честное слово! И зачем я согласилась быть вашей звеньевой? Работала бы со всеми девочками на том участке, как человек!

Следом за Сенькой Света побежала к озеру. У самой воды догнала его, тронула за рукав.

— Сеня, прости меня!

— Чего ещё? — сердито обернулся Сенька. — За что простить-то?

— За то, что я подумала про тебя худое…

Сенька хмуро глянул на Свету через плечо, подумал, ничего не сказал и прямо в штанах полез в воду. Он тёр обеими руками и споласкивал низ своей штанины. Порыжелые клетки его рубашки на солнце казались яркими. Света смотрела на них, и ей было очень стыдно.

Так распутался клубок подозрений, мучивших двух подружек.

В БЕДЕ НЕ БРОСАЮТ!

— Ты отличник, на целую голову выше их всех. Они завидуют твоему уму, твоим способностям, потому и вынесли тебе выговор, — говорила Витина мать, вышивая гладью дорожку.

Витя молчал. Он сидел на сундуке под окном, поджав под себя одну ногу, и смотрел в окно. Солнце стояло ещё высоко, но лучи его уже падали косо, дневной жар спадал. Волны тёплого воздуха колебали отдёрнутую занавеску.

— Кончишь с медалью, поступишь в институт, станешь известным учёным, — вливался в уши мальчика утешающий говорок матери. — А они что? Так и будут копаться в навозе. Подумаешь — выговор! Отцу, конечно, обидно: он партийный, к тому же — награждённый, на виду у всего совхоза. А тут сын родной перед пионерами проштрафился. А вообще-то выговор, проработка эта выеденного яйца не стоят. Поедешь сейчас к дяде; он тебя устроит в отличный пионерский лагерь — на третью смену ещё успеешь. К ученью вернёшься — всё уж позабудется. Будешь пятёрочки получать; кто посмеет тебя виноватить?