Улыбка прощальная ; Рябиновая Гряда [повести] | страница 84

— Багаж-то… — спросил тятенька. — На пристани, что ли?

Паня с обычной беспечностью усмехнулся:

— Весь тут. Главное-то со мной. У сердца держал. — Он не спеша вытянул из грудного кармана бутылку водки и поставил на стол. — Веселая подружка. — Налил себе и тятеньке, дьяконским басом рявкнул — Боже, даруй вина, трезвому жизнь скучна, пьяному рай. Поэт Языков сказал.

Выпили. Тятенька захмелел, крутил головой.

— Крепка. Отвык. Ученый, стало быть?

— Кой-что знаю.

— Учишь?

— Пить-есть надо.

— Без охоты, значит. А я так, бывало, с плотами… Вязать да гонять любил. Волга… разольется, матушка. Душа поет. А вот ты скажи, поет у тебя душа от твоей работы? Чую, не поет. Она у тебя… — тятенька нацелился пальцем на бутылку, хотел показать и промахнулся. — От этого поет.

Мама торопилась расспросить Паню, где он обосновался, верно ли, что Танюшку надумал с собой взять, но тятенька отвел ее локтем.

— Постой. С ученым сыном желаю речь вести. Ты вот что, сученый, скажи… Этка — девка, что ли?

— Так это. — Паня смутился и досадливо махнул рукой. — Шутка Мефистофеля.

— Вон что, а Лаурка? Тоже шутка… этого самого? Может, на сносях обе?

— Уж ты набредишь, отец, — возмутилась мама и подсела к Пане с другой стороны. — Танюшку-то… верно, что ли?

— Возьму. Не все ей на Гряде торчать.

— Далеко ли хоть?

— Под Москву. Село Аграевка. Там и заживем.

Нигде не бывала мама, кроме Кузьмы да Кряжовска, и Москва казалась ей краем света. Ошеломленно всплеснула руками, судорожно обняла меня.

— И не думайте. Не пущу. — Сквозь слезы спросила, сколько ден ехать-то туда. Услышав, что в один день свободно доедешь, поуспокоилась. — Ну ин воля ваша.

Через неделю мама с тятенькой проводили нас на лодке в Кряжовск. Тятенька и Паня заторопились на пристань за билетом, мы с мамой завернули к Сергею, хоть и не надеялись его застать.

Трудная была у него полоса. Добрая половина Кряжовска— пашет, сеет, делит каждую весну луга за Волгой, спорит из-за каждого лаптя. Началось мудреное дело собирания крестьянского труда воедино, везде только и речи, что о колхозах, — и на базаре, и в очереди за билетами в кино, и в толчее на разгрузке барж у наших складов. Где мирно рассуждали, где и перебранки не хватало, рвали друг дружку за грудки. Одни доказывали, что хватит по старинке на карюхах плестись, машинами надо обзаводиться, другие горлодерили — машины-де землю в пыль измолотят, хлеб керосином разить будет, третьи зловеще сулили всякие напасти отступникам от исконного мужицкого житья.