очень мало.
Противники, впрочем, также страдали этим недостатком, ибо нам известна и у язычников той эпохи вера в чудеса. Времена абсолютного скептицизма прошли для греков и римлян, его оружием они пользуются лишь в борьбе против христиан, во всем же остальном так же верят в чудеса, как и последние. И насколько полезна была такая переимчивость для христианства, настолько же ослабляла она положение язычества. Ибо когда старая вера опровергнута сильнейшими и самыми серьезными доводами, и люди снова возвращаются к древним историям, оракулам, сновидениям, предзнаменованиям и т. п., то это является признаком старости. Не следует слишком низко оценивать эпоху, когда существовали такие потребности внутренней жизни, с таким отчаянием жаждавшей душевного мира, но тем не менее весь этот хаос представляет все-таки довольно печальное зрелище. Вполне естественно, что христианство восприняло это веру в чудеса, ибо оно само исходило из чуда, и чудо это никогда не исчезнет, с какой бы точки зрения мы ни смотрели на сущность христианства.
Третие столетие по Р. Хр., в течение которого постепенно распространились политические завоевания христианства, было одной из самых ужасных эпох, которые пришлось пережить Западу – в то время, следовательно, странам Средиземного моря. Все как-будто колеблется, нигде нет твердой почвы. Восток и Север в равной степени ополчаются против Рима; восточные провинции империи все снова и снова подвергаются нападениям со стороны персов, которые, после долгого покоя, с чисто восточной быстротой, под властью сильных деспотов создают могучее государство и поддерживают его до самого VII века; волны германских племен проносятся над государством, солдатчина возводит то того, то другого дикого полководца на трон цезарей, на котором более или менее продолжительное время держатся лишь немногие, наиболее сильные и наиболее сознательные характеры. Всюду царит хаос, грозящий все погрузить в дикое варварство. Римское могущество, греческое образование и обычаи, все, что придавало странам Средиземного моря их своеобразный характер, готово, по-видимому, исчезнуть, захваченное бурным водоворотом. Но то, что было создано усилиями веков, не может погибнуть так скоро, и вот, после десятилетий невзгод еще раз побеждает древняя великая государственная идея Рима. Подобно тому, как Августь после гражданских войн, так теперь Константин, – после несравненно более великих бедствий несравненно более великий человек, – снова объединяет государство в своей личности. Константин обладал холодным, ясным умом, он прямо-таки демонически знал свое время и своим могучим характером оказал влияние на целые века. Это была чисто античная личность, которой мы по праву, не потому, что он привел к победе или, вернее, облегчил победу христианству, должны дать название Великого. Христианство тогда было единственной силой, которая, незатронутая бедствиями мира, развивалась все сильнее и сильнее, между тем как все вокруг него колебалось и приходило в разброд. Гонения, – особенно единственное, которое велось сверху действительно систематически всеми средствами деспотизма, – гонение Деция, – ни ослабили христианства надолго, напротив, они лишь усилили его внутреннее ядро, хотя многие из его членов из боязни врага и отделились временно. И когда из всеобщего хаоса снова возникает империя, и идея государства опять побеждает, наряду с ней стоит лишь одна сила, незатронутая бурями эпохи и лишь укрепленная ими, – это христианство. Константин понял своим государственным умом, что спасенному государству для выздоровления и восстановления сил необходим внутренний покой, поэтому он широко распахнул для христианства двери империи. В смысле личного внутреннего отношения он оставался совершенно индифферентным. Как истый романец он с холодным сердцем проводил в жизнь свои решения, оставаясь свободным от каких-либо влияний заповедей христианства. Освобожденное от долгой неволи христианство окружило его личность мифическим ореолом и сумело забыть и простить ему все те низости, к которым прибегал он ради блага государства.
