Поверят ли мне, что в этом елоховском четырехугольнике были свои луга, поля, ручьи и пруды? А они действительно были.
Несколько шагов по левой стороне переулка – и мы у ворот старого дома.
Широкие деревянные ворота, окрашенные в «дикий цвет», всегда на запоре. По бокам – одна фальшивая калитка, наглухо заделанная; другая, справа, настоящая: она тоже на запоре. Над настоящей калиткой надпись на дощечке: «Басманной части такого-то участка. Дом московского первой гильдии купца…» Над «фальшивой» – такая же дощечка с надписью: «Свободен от постою».
Эта надпись и в детские мои годы была уже анахронизмом. Она свидетельствовала, что в данное домовладение нельзя ставить солдат на постой; право на «свободу от постою» покупалось недешево. С построением казарм «постой» солдат по домам прекратился и дощечка утеряла свою цену.
От ворот, вправо по переулку, вымощенному булыжником, тянется нарядный деревянный забор «дикого цвета». Перед тротуаром (по-елоховски – «плитувар») из каменных плит торчали серые каменные тумбы. В «высокоторжественные дни» на них ставили глиняные плошки с фитилем, погруженным в сало. Чадя и дымя, плошки эти пылали как факелы.
В те же царские дни над воротами горела деревянная шестиугольная звезда, уставленная разноцветными шкаликами.
Переулок освещался керосиновыми фонарями на деревянных столбах. Для того чтобы усилить свет фонаря, потолок в нем был зеркальный, а ламповщик – черный неуклюжий человек, – взбираясь с первым веянием сумерек по лесенке на фонарный столб, усердно протирал стекла щеткой– ежом, но фонари светили скудно, скорее мерцали, чем светили. Фонарщики получали грошовое жалованье и «пользовались» от казенного керосина. Где-то в тупике, между двумя домишками, всегда стоял их промасленный керосином ящик на колесах с убогими принадлежностями их ремесла: стеклами, щетками и т. п., – и ни одному вору не приходило в голову поживиться этим добром.
Нашим соседом слева был дровяной склад Моргунова. Оттуда по утрам доносился бодрый хрусткий звук дровоколов, колющих березовые (осиновые кто же покупал тогда?) дрова, и веяло оттуда приятным «духом березовым», как из рощи после теплого дождя.
Сосед справа был примечательнее. Его дом выходил фасадом на переулок. Дом был серый, деревянный, одноэтажный, на кирпичном фундаменте, с мезонином в три окошка и с наглухо запертыми воротами. Окна с раннего вечера и до позднего утра были прикрыты громоздкими ставнями, а когда были открыты, глядели в переулок тускло, хмуро, подслеповато. В окнах никто никогда не появлялся, и, судя по холодному безмолвию, окутавшему дом, точно перенесенный из какого-нибудь дворянского гнезда черноземных проселков, судя по мостовой и тротуару перед домом, спокойно заросшим травою, можно было подумать, что все в доме вымерло и у него нет хозяина.
