…Твардовский был среди них (приехавших в Париж русских поэтов – Ю.А.), безусловно, «звездой первой величины».
Далее К.Д.Померанцев описывает, как пытался «подъехать» к Твардовскому, чтобы побеседовать с ним, и, в частности, признается:
«…в то время я еще плохо разбирался в «системе» и мне не могло прийти в голову, что Твардовский (которого я считал – и сказал ему об этом – если не самым лучшим, то, во всяком случае, самым знаменитым в мире редактором) тоже «нуждался» в «няньке» и такой «нянькой» был Сурков».
«Нянька» – это, очевидно, тот человек, который должен был «присматривать» за «вольномыслящим» Твардовским, чтобы тот вел себя за границей «хорошо», согласно правилам Советской Системы.
И вот, наконец, журналисту Померанцеву удалось встретиться с Александром Трифоновичем…
«…На лестнице я шел около Твардовского, и он, наклонившись ко мне, тихо (чтобы не слышал Сурков) попросил достать ему «Новый класс» Джиласа и «Встречи с Лениным» Валентинова, сказав, что ни в одном русском книжном магазине купить их не смог. Это было, конечно, не так. «Новый класс» можно было купить где угодно. Валентинова в продаже действительно уже не было. Александру Трифоновичу, в его «чине», было просто неудобно спрашивать «крамольные книги» в русских эмигрантских магазинах… Я обещал принести обе.
…Я передал ему обещанные книги. Он подошел к столу, взял с него кипу книг (издания всех его произведений) и торжественно вручил их мне. Потом уложил Джиласа в чемодан и перед окном стал просматривать «Встречи». В это время в комнату без стука вошел Сурков, Твардовский буквально спал с лица: сделал что-то вроде пируэта, очертил в воздухе раскрытой книгой круг и, деланно улыбнувшись, – Суркову:
– А знаешь, Алеша, вот прочту Валентинова и еще больше полюблю Владимира Ильича!
Я не знал куда деваться».
С той же горечью далее К.Д.Померанцев описывает встречу с еще одним известным советским поэтом:
«…В холле я встретил Б.Слуцкого. Он пригласил меня в бар. Мы выпили по чашечке кофе и минут пятнадцать поговорили. Я сказал, что особенно люблю его «Лошадей в океане». Он пожал печами и признался: «У нас хорошие стихи не печатают и на открытых вечерах их не читают. Хорошие стихи лежат в ящиках столов…»… Вскоре он заболел какой-то психической болезнью…
Горек жребий русского поэта».
И вот еще одно любопытнейшее свидетельство К.Д.Померанцева:
«Месяца через два я дал одной моей французской приятельнице книгу стихов Суркова с его дарственной надписью. Она работала на заводе «Рено», где в отделе приема кадров по почеркам определяла характеры, а дирекция решала, кого принимать на работу, а кого – нет. Она только взглянула на надпись и ахнула (почерк действительно был странный: буквы поломанные, неуверенные, словно больные): «Первый раз вижу такой страшный почерк. Этот человек вывернул себя наизнанку и служит делу, в которое не верит. Он наверняка не спит по ночам». Замечу, что она не только не знала Суркова, но никогда о нем не слышала, как, наверное, и о Твардовском. Да и по-русски не говорила».
