БЫЛО. Я поставил вопросы и по-своему попытался ответить на них. Вопросы достойные внимания, животрепещущие, больные. Роман написан с литературной точки зрения хорошо, этого никто не отрицает, он читается «без отрыва». Он заставляет думать! Но почему же вы так категоричны в своей оценке, да еще с точки зрения «морали», которая, как известно, всегда относительна? Почему вы так уверены в своем суде? И уж если на то пошло: в ЧЕМ ЖЕ роман мой
не соответствует? Увы, уже тогда – при всем уважении к человеку, который старше меня и жестоко пострадал в советском концлагере, – я подозревал, что тут что-то не то. Не прав Юрий Осипович! Чего-то не я, а он не понимает! Разумеется, я от его рецензии, от его взгляда не отмахнулся. Разумеется, очень внимательно перечитывал. В чем-то был даже согласен с ним (в оттенках, в мелочах)! Не согласен же категорически в одном: любая «вещь в себе» – если она, конечно, не агрессивная, не призывающая к насилию, не бездарная – имеет право на существование! И он, Юрий Осипович, как раз и пострадал жестоко от того, что те, кто руководил страной, так не считали. Они были слишком категоричны…
(Теперь, в «постсоветское» время, мы и расплачиваемся за ту категоричность, которая торжествовала в умах во времена советские. Теперь у нас: «сколько людей – столько мнений»! И если раньше рамки были слишком узки, то теперь их не стало совсем. Из крайности – в крайность!).
Вновь и вновь я размышлял… Вот в «Новом мире» оценили моего «Подкидыша», мой «Переполох». Достаточно высоко оценили – настолько, что за «Переполох» как будто бы даже воевали с цензурой. Однако и «Путешествие», и роман написал ведь тоже я, автор и «Подкидыша», и «Переполоха»! Почему же им, в журнале, не пришло в голову хотя бы задуматься: ведь это я написал и то, и то! А они даже и не задумывались, не попытались со мной поговорить, они в своих выводах не сомневались! Инна Борисова вернула мне «Путешествие» совершенно безоговорочно, она, похоже, ни на миг не усомнилась в своем приговоре! То же и с «Обязательно завтра». Обе рукописи даже и не подумали допустить до Твардовского, хотя Александр Трифонович так высоко обо мне отзывался, даже в глаза. Что же давало нашим редакторам такую безоговорочную уверенность в своей правоте? Неужели Инне Борисовой не пришло в голову, что вот эта тематическая широта признанного ими «автора» пошла бы на пользу не только мне, но и журналу?
Делать однако же было нечего. Носить куда-то еще «Обязательно завтра», «Путешествие», «Непонятное», «Листья» и прочее, прочее, да и «Переполох», честно говоря, надоело.
