Керри крепче стиснула в правой руке свою небольшую коричневую сумку, сделанную из мешка от муки, который она сама выкрасила цикорием и фитолаккой. Предполагалось, что этот эффект поможет ей смешаться с кожаным миром путешествий, хотя высокий джентльмен, бросив на нее взгляд, кивнул головой так, словно это был музейный экспонат из раздела примитивных культур.
У Керри вспыхнули лицо, шея, грудь. Она ответила мужчине прямым взглядом.
— Дикие, — сказала она ему, — это еще очень слабо сказано.
Оторопев, он моргнул.
Но тут поезд снова засвистел, и на сей раз этот звук заставил Керри торопливо обнять свою учительницу. Неким образом слова этого джентльмена, такие высокомерные и небрежные, помогли ей миновать последнее, выворачивающее душу прощание и сделать, расправив плечи, то, что должно быть сделано.
Мисс Хопсон положила руку в перчатке на ее локоть.
— Счастливого пути. И еще одно слово. — На лице, покрытом морщинами, ярко блеснули глаза. — Всегда помни: «Богаче будь, чем видно напоказ».
— «Прибереги слова, коль много знаешь», — Керри отступила назад и подняла руку, сжимающую мешок.
— «Коль просят в долг, не бойся дать отказ», — закончила мисс Хопсон, посылая ей воздушный поцелуй.
— Постойте, — обернулась проходящая мимо дама в сиреневом. — Я знаю эту цитату. Это же из «Короля Джеймса»?
Но Керри уже пыталась бежать за носильщиком со своим мешком из-под муки и одолженным сундучком. Она направлялась не в конец поезда, где пассажиры со шляпами в перьях и атласными лацканами усаживались в дамские вагоны и Сваннаноа, но к самому первому вагону. Туда, куда долетали дым и искры из кочегарки — где ездили иммигранты и те, кто победней.
Она сделала свой выбор.
И этот выбор, скорее всего, повернет ее будущее куда-то очень далеко от того, ради чего она столько времени билась. Далеко от всех ее мечтаний. И она понимала это даже сейчас, на бегу.
Но чему быть, того не миновать.
Она учтет предупреждение своей учительницы. Она будет стараться избегать всех ловушек, какая бы сила ни сохранилась до сих пор в тех старых течениях и водоворотах.
И она будет сдерживать свою давнюю обиду на отца, въевшуюся ей в самые кости, — потому что иначе она не вынесет и взорвется.
Носильщик с легким поклоном принял у нее сундучок. Но свой мешочный багаж она ему не отдала.
— Благодарю, но это останется со мной. Тут лежат мои, — она повернула голову в сторону светловолосого джентльмена, который продолжал стоять в нескольких метрах от нее, — ценности.
