И Ладе стали понятны слухи, что если совершить убийство в Хамсин – срок дают поменьше. Она тоже поймала себя на желании кого-то придушить.
Ветер был такой силы, что одной левой поднял стол на балконе и норовил перекинуть его через перила. Выбросить вниз с девятого этажа. Стулья перемещались самостоятельно, как марионетки, и они выскочили, чтобы их сложить. Тут же легкие до половины наполнились сахарской пылью.
А потом включили телевизор, и экран засветился страшным фильмом о человеке, заживо погребенном. Он маялся в своем гробу. Лада маялась в своем… Ей было невыносимо холодно, и она сидела в высоких гольфах до бедра, домашнем коротком платье в метельчатые фуксии и в Димкином реглане. Реглан ей был как пальто.
– Дим, переключи.
– Сейчас, только послушаю, что ему говорят по телефону.
Прошло полфильма, а они продолжали его смотреть… Как заколдованные. Словно кто-то подсадил их на эту жуткую историю. Привязал, не давая возможности ничего изменить. У человека закончился газ в зажигалке и почти сел телефон. Он медленно умирал страшной смертью. У их любви уже тоже не было огня… И смерть ее была длинной и мучительной…
У соседей сверху был Брит-Мила и несколько минут невыносимо кричал ребенок. Шел восьмой день от его рождения, и десять мужчин склонились над еще худеньким и несмышленым малышом. Сандак, один из самых почетных гостей, держал ножки, а моэль делал надрез в крайней плоти остро заточенным лезвием с двух сторон. Потом специальной трубкой отсосал кровь и щедро обсыпал весь орган толстым слоем мелко истертого в порошок перегнившего дерева – пульвером. Все торжественно сказали: «Мазаль тов!» и дали ему имя Песах в честь обрезания в Песах. Ребенок медленно засыпал, убаюканный соской, смоченной в вине.
Лада все это время молилась в унисон с его матерью. Молитвой, которую знают все женщины, потому что та записана на поперечно-полосатой мышечной ткани сердца. И раскачивалась в стороны по тому же принципу, что и она.
…Хамсин ушел вечером. Так же неожиданно, как и пришел. Оставил после себя неопрятный город, хрустящий песок на листьях финиковой пальмы и остатки необъяснимой тревоги. Песок по плотности напоминал горчичные сухари. И захотелось сделать глоток вина. Марочного. Которое притупит память о пережитом дне. Приспит сознание. Укачает как в переполненном и попахивающим рвотой транспорте… И они вышли на улицу…
На углу был открыт новый винный магазинчик. Хозяин с уставшими глазами, в которых болталось хроническое недосыпание, угощал коралловым вином. Он был одет в черную запыленную одежду с остатками бури и кожаные шлепанцы. Между пальцами и на ногтях прилип измученный песок, влажный от пота. На бочке стояли разовые фужеры, в которых плескалось Malbec 2010 года. Его темно-бордовый цвет держал на себе человеческие глаза, а после глотка на кончике языка еще долго свисал зеленый эвкалипт, песчинки табака и вишня. И послевкусие сохранялось убаюкивающе теплым.
