.
В то время как власти весьма сурово подавляли политическое инакомыслие и без всяких угрызений совести пользовались услугами провокаторов и тайных осведомителей для выявления прочих разновидностей организованной или элитной преступности, мне не известно ни одного примера, когда подобного рода ловушки были бы расставлены на ростовщиков. Беспокоиться на этот счет не приходилось практически ни одному заимодавцу, за исключением немногих лиц, явно игравших не по правилам: например, тех, кто задевал интересы влиятельных персон, или тех, на кого слишком часто жаловались. По возможности их предавали суду, но чаще власти сочетали внесудебный торг с выходящими за рамки законов – или, точнее, квазизаконными – санкциями, включая полицейский надзор и административную ссылку. В конечном счете ни одна из этих мер не могла дать удовлетворительного ответа на глубоко укоренившееся беспокойство в отношении моральности рынка и роли государства в его регулировании, но разве этот ответ вообще был возможен?[119]
Глубокую неприязнь Достоевского к заимодавцам питал его личный, хорошо известный опыт отношений с кредиторами, но в конечном счете ее корни восходили к давней культурной и религиозной традиции, простиравшейся далеко за пределы России. Еще Аристотель осуждал ростовщичество как несправедливое и неестественное явление, поскольку «проценты – это деньги, порождаемые деньгами», а деньги представляют собой произвольное средство обмена, которому не пристало размножаться. Библейское и христианское осуждение ростовщичества допускало исключения при определенных обстоятельствах, но эта деятельность все же считалась несовместимой с жизнью в мирном сообществе[120]. Само русское понятие «ростовщик» являлось бранным словом, которое легко могло повлечь за собой иск за оскорбление и клевету[121]. В короткой анонимной повести конца XVII века изображается ростовщик, который сразу после погребения попал в ад; его участь изменилась к лучшему лишь после того, как его вдова пожертвовала все его состояние церкви и бедным, но и то лишь после продолжительного торга, посредником в котором выступал скоморох. Фигурирующий в этой повести дьявол – злобное и коварное существо – мало чем отличается от самого ростовщика, а торг очень похож на процедуру взыскания долга[122]. В художественной литературе XIX века, например в рассказе Николая Некрасова 1841 года, ростовщичество сопряжено с «зачерствением» души и ассоциируется с местью и сексуальным хищничеством: заимодавец соблазняет свою жертву – умелого и скромного мастерового – беспроцентным займом, подстроив все так, чтобы тот со временем разорился, а сам кредитор завладел бы его женой
