— Что?
— Ты собираешься и уходишь бродить по улице. Зачем ты так? Мы же волнуемся.
Она улыбнулась. Прелесть.
— Я не брожу. Я бегаю.
Ах, бегает она. Я не могла собраться с духом и начать спор. Какую-то часть пути мы прошли молча. Тетя загадочно улыбалась, подстегивая мое любопытство. Она вздохнула.
— В школе, бывало, я лётывала быстрее ветра. Во дворе, когда мы играли в ляпки, никто не мог меня догнать. Я возвращалась домой мокрая до нитки, мама тогда надсаживалась.
— Что она делала? — спросила я, едва сдерживая смех. Я догадалась, что ляпки — то же самое, что салочки, но вот последнее слово… Диалект, на котором говорят тетушки, экспрессивностью сравним с французским, а иногда только он может выразить то, что у них на душе. Понять диалект способны только те, кто рос с ними в одно время, а может, даже в одном районе, Карриоле; кто слышал, как они произносили первые слова — разумеется, на диалекте.
— Кричала на меня. Все одно, больше я там не бываю.
— Дома?
— В школе. Знаешь, девонька, мне говорили, чтобы по-настоящему бегать, участвовать в соревнованиях, знаешь, в таких, где на спину вешают номер и надевают специальную обувь, не нужно заканчивать даже пяти классов. Я училась в шестом, представь себе! Думала, когда вырасту, поеду на Олимпийские игры. Я точно знала, что немцев спровадят, потом состряпают Олимпийские игры, и я буду одной из первых итальянских… как их там… ат… ат… атлеток, вот.
Но Олимпийские игры возобновили после победы над Германией. Тетя права: в те годы их отменили из-за войны. Мне хотелось расспросить ее, но нужно было сосредоточиться на дороге.
— Тетя, почему ты не стала спортсменкой?
Ее иссиня-черные девичьи ресницы порхали, как бабочки. Она моргнула раз, другой.
— Наша Урания хотела магазин. Она спала и видела свою лавку.
— Магазин свежей пасты?
— Да, да… — раздраженно согласилась она.
— Но это была ее мечта. Не твоя.
— Я не могла иначе. Не могла, и ежу понятно.
— Тебя вынудили? Кто?
Тетя покачала седой кудрявой головой.
— Никто. Кровь не водичка. У Урании золотые руки, у нашей малютки… Я не могла ее оставить. Никогда бы не смогла.
Теперь вздохнула я. Семья есть семья. Я сама оказалась в такой же ситуации и прекрасно понимала тетю. Наша женская община настолько целостна, что мне совестно от одной мысли о том, чтобы съехать из дома.
— Ты сильная женщина, тетушка.
— Некузявая.
Недостаточно сильная, значит. Последние слова, которые тетя произнесла, прежде чем мы остановились у ворот, поразили меня. Она говорила таким тоном, словно была совершенно здорова. Словно прекрасно знала, сколько ей лет, где она находится, как прожила жизнь. И о возможностях, которые упустила.
