В периоды сильных многолетних засух нередки были и жертвоприношения детей. Археологическая экспедиция Макалистера (Палестинский исследовательский фонд), раскопавшая в 1904–1909 гг. немало высот, посвященных Ваалу и Астарте, обнаружила в их развалинах множество культовых столбов и кувшинов с останками детских костей, целое детское кладбище[147].
Останки детей, принесенных в жертву Ваалу, найдены не только на высотах. Обычай замуровывать в стену новопостроенного дома убитого предварительно младенца был весьма распространенным явлением в Ханаане. Замурованные детские кости найдены в Газере[148], Мегиддо и других местах. Протоиерей А. Мень, после ярких описаний хананейских сельскохозяйственных культов, приходит к выводу, с которым трудно не согласиться: израильтяне «явились как бы очистительной бурей, ворвавшейся в тлетворную атмосферу суеверий и извращений»[149].
Для самих же израильтян хананейская «духовность» была многовековым искушением. Культы Ваала-оплодотворителя и богини-матери представляли постоянную опасность для строгой и высоконравственной синайской веры пришельцев. В повествовании о Гедеоне мы видим, что культ Ваала-Астарты был распространен в Израиле в период Судей (Суд. 6:25–32). Нередки были собственные имена, содержащие в себе имя Ваала: Мери-Ваал, Ишваал; сам Гедеон был назван после разрушения жертвенника Ваала Иероваалом (Иерубваалом). Мартин Метцгер считает, что запрет израильтянам «варить козленка в молоке матери его» (Исх. 23:19) был дан ввиду того, что это был обычай, связанный с магическим «обрядом молока» у хананеев[150].
Израильтяне, становясь оседлыми, должны были поменять образ жизни кочевника-скотовода на образ жизни оседлого земледельца. Мир образов и идей человека теснейшим образом связан с его образом жизни. Жизнь пахаря всецело зависит от земли, к которой он привязан. Судьба урожая, а значит и жизнь земледельца в древности всецело находились во власти природы. Природных духов призвана была укрощать и задабривать сельская народная магия. Умилостивление обидчивых богов неба и земли должно было гарантировать высокий урожай, а значит и продолжение жизни земледельца. Почва произращает не только злаки, но и идолов в сознании крестьянина. Протоиерей А. Мень справедливо видит в самом земледелии, в отличие от скотоводства, постоянную опасность язычества: «Крестьянин (евреи стали крестьянами), как правило, по натуре своей – язычник. Он гораздо больше, чем кочевник, связан с природными циклами, он чуток ко всем проявлениям стихийной жизни, он сливается с ее ритмами, любит ее, благоговеет перед ней. Он не может обойтись без магии и волшебства, ибо они – важное средство в его хозяйстве. Приметы для него – закон, заклинания – его оружие, эльфы и домовые – его друзья…»
